— Все, что главе будет угодно. — Легко обещает Синчэнь и мягко улыбается, спокойный в своей непоколебимой уверенности, что, когда придет время возвращать долги, его не попросят ни о чем дурном. Если вообще попросят, в конце концов, что может понадобиться главе великого ордена от заклинателя, сошедшего с праведного пути. О том, что сам он может попросту не дожить до того момента — Тьма медленно, но верно разрушала его, иссушая живительные потоки Ци в меридианах — даочжан умалчивает.

— С удовольствием воспользуюсь вашим предложением. Но все же… я бы предпочел приступить к работе, как можно скорее. — Сяо Синчэнь не чувствует усталости или необходимости в отдыхе, зато ощущает, как внутри него что-то вспыхнуло, опалив несдержанным воодушевлением, пылкой взволнованностью. Словно чиркнули зажигательной палочкой, высекая искру и разжигая пламя, что теперь росло и ширилось где-то под ребрами — наверное, так ощущалась надежда. После множества бесполезных попыток, заклинатель был почти уверен, что стена, о которую он так долго бился, наконец, пошла трещинами. И разве возможно сейчас заставить себя усидеть без дела?

***
Первые несколько дней он дергается от любого шороха за дверью, сжимая в напряжении пальцы на листах бумаги, опасаясь, что все же передумают, отнимут, и тогда столь необходимые знания так и останутся для него недоступными — подсознание упрямо отказывается верить в нечаянную удачу.
Синчэнь спешит — расшифровка рукописей захватывает все мысли, становится чем-то очень значимым и ценным, чем-то более важным, чем еда или сон. Даочжан хватается за крупицы информации, что удается разобрать в неровной вязи иероглифов, как за спасительную соломинку, как хватается за протянутую руку утопающий — крепко и отчаянно, будто от этого зависит его жизнь.
А после расслабляется, то ли понимая, что не обманут, то ли, наконец, принимая и смиряясь с неизбежным ходом событий.

— Это оказалось сложнее, чем я ожидал. — Делится заклинатель с главой Цзян в один из вечеров, когда тот застает его на веранде в позе для медитаций — тело требовало восстановления, и духовные практики подходили для этого как нельзя лучше. Расшифровка рукописей занимает больше времени, чем планировалось, но все же работа идет достаточно споро.
— Я не всегда поспеваю за полетом его мыслей. Да он и сам, похоже, не поспевал. — Говорит Синчэнь, смотря вдаль, где меж щербатых остроконечных крыш солнечный диск — налитый и красный, будто спелый фрукт — сползает за горизонт. И ловит себя на мысли, что этот закат и в половину не так красив, как те, о которых рассказывал его друг, когда даочжан еще пребывал в слепой непроглядной темноте.

— Если глава закончил с делами на сегодня, то может будет любезен составить мне компанию? — Даочжан привычным жестом приглашает присесть рядом с собой и прикрывает глаза, прислушиваясь к тихим шорохам, с удивлением отмечая, что иногда совсем неплохо было ощущать присутствие кого-то живого рядом. Он молчит, бесшумной тенью расположившись подле, позволяя главе Цзян самому начать разговор. Если захочет.

Кажется, заклинатель, наконец, понимает, то общее, что было между ними, что незримо связывало две такие разные души. То были сожаления, рассыпавшиеся бесконечными «если бы» и, подобно семенам на плодородной почве, пустившие корни в сердце, опутавшие разум, проросшие по сосудам.
Среди потертых временем, пожухших, как осенняя листва, воспоминаний все еще ярко пылают, выжженные каленым железом по сознанию, события того дня: кровь, что текла горячим сквозь пальцы; чужие руки, больно и сильно сжимающиеся на запястьях, цепляющиеся за него; надрывный всхлип, полный печали и злого отчаяния. И последний вздох, разрывающий что-то внутри Синчэня, будто его душа рассыпалась осколками еще при жизни.
Наверное, что-то подобное испытывал и Цзян Ваньинь, когда собственноручно нанес последний, решающий удар.

Мучительно отзывается мысль, что однажды и перед ним встанет необходимость прервать существование человека, которого он считал своей родственной душой. Но все же даочжан сам себе клянется довести начатое до конца — вернуть в этот мир и позволить прожить долго, спокойно, безмятежно, как и было, давно, будто в прошлой жизни, обещано. Или хотя бы самому выбрать, как умереть.