Узуй тихо усмехнулся, наблюдая за шаткой походкой друга. Валяния на диване никогда не были их с Кёджуро сильной стороной. Даже во время посиделок дома они бесились, как малые дети. «Узнал бы кто из учеников… Сто процентов присоединились бы». Тенген слегка напряг руки, удерживая друга от падения и будто помогая переставлять ноги.
   На вопрос о еде Узуй почесал в затылке и протянул:
— Эээ, — не уверенный, что в холодильнике действительно осталось хоть что-то.
   Ренгоку иногда вел себя как курица-наседка. Узуй, конечно, согласен, что друг птица, или скорее птичка, но всегда — если подумать, с тех пор, как они познакомились — считал его скорее маленьким филином, но уж никак не кудахчущим недоразумением. Но мужчина, естественно, уже успел смириться.
   В принципе, Тенген терпеть не мог, когда его контролируют или говорят, что делать. Наверное, отчасти поэтому мужчина стал именно учителем рисования — максимальная свобода как в самовыражении, так и в действиях. С поправкой на учеников, конечно, и директора Убуяшики. Но последнего Узуй глубоко уважал как наставника. Ояката-сама принял его на работу с не самым блестящим послужным списком, в которым значились, кроме прочего, драки с другими учителями, а с малыми, как правило, было весело. Из каждого правила, конечно, существуют исключения. Например, в одном классе учился взъерошенный блондин, Агатсума, который боялся, кажется, всего на свете. Но бесил — до зубного скрежета — отнюдь не этим. Мальчишка возражал буквально всему, что говорил Тенген. Периодически — даже когда он давал задание всему классу.
   Узуй моргнул и понял, что каким-то образом уже стоит у стола на кухне, смотря в одну точку. Мужчина повел плечами, будто разминаясь, и поднял голову, открывая шкафчик, в котором — он надеялся — должна была стоять бутылка саке.
   …Если Зенитсу Агатсума был неприятным исключением, то Кёджуро — наоборот. Ренгоку — чуть ли не единственный человек в жизни Узуя, которому позволено если не все, то почти все. В том числе — говорить, что ему делать. Тенген уже перестал считать, — остановившись где-то на двадцати, — сколько раз Кё на пару со своим братом спасал его от голодной смерти, когда Узуй запирался в квартире создавать шедевр. Поэтому мужчина спокойно оставляет “раскопки” еды другу. «Все равно он лучше знает где там что».
   За размышлениями Узуй все-таки находит початую бутылку в глубине шкафчика. «Блестяще, почти полная!» Через секунду, уже разливая напиток в пиалы и слыша, что Ренгоку снова упоминает проклятого директора школы Двенадцати Лун, внутренне радуется, что выпивка есть. «Иначе пришлось бы за ней бежать». Потому что, кажется, сегодня без алкоголя им не обойтись. «Какая-то “особенная” среда в квадрате…»
— На-ка, выпей, и хватит нести чепуху, — Узуй практически вкладывает пиалу в руку Кёджуро, слабо усмехнувшись. В голове Тенгена яркими вспышками отображаются картины из “теории” Ренгоку, которая, если уж совсем честно, имеет свои основания. Опрокинув в себя первую порцию, мужчина добавляет, — он просто обыкновенный, ничего не умеющий служащий. И остальных выбирает себе под стать. А детям просто не повезло. Жаль, это понятно всем, кроме них самих. — Тенген вздыхает, подпирая рукой голову, тем самым немного взъерошивая распущенные, сейчас, волосы. Детей ему действительно жалко, но что, объективно, они могли сделать? Мужчина усмехается громче, снова наливая себе саке, когда в голову приходит не совсем… обычная идея, — слушай, а может натравим на них проверку? Может, реально найдут в их школе пыточную камеру?
   Друг, кажется, даже не слышит того, что говорит Узуй. Его пиала с саке так и оставалась нетронутой. «Опять в раж вошел». Периодически Кёджуро, чем-то увлекшись, загоревшись, мог говорить об этой вещи днями, иногда неделями напролет, совершенно не замечая того, что происходит вокруг. Об истории Узуй вообще старался не заикаться, иначе его ждала не то что лекция — устная монография с миллионом ссылок на разные источники. Это он понял, однажды послушав такую, как только они познакомились. «Давно это было…»
   Тенген прикончил вторую порцию и отставил пиалу в сторону, решая дождаться, когда Ренгоку “очнется” и присоединиться. Пить одному — не здорово.
— Да ладно тебе, Камадо крепкий малый, справился же, и без травм. Даже не применил ни одного болевого приема, — мужчина снова усмехается, вспоминая тот бой. Камадо всегда ему нравился своей целеустремленностью в учебе, а сегодня еще и доказал, что отличный боец.
   Услышав слово “историк”, Тенген демонстративно закатил глаза. «Опять двадцать пять». Хакуджи, или как его почему-то называли ученики, Аказа. После встреч со школой Двенадцати Лун разговоры Ренгоку и Узуя каждый раз неизбежно заканчивались темой “их историка”. Тенгена уже начинала раздражать подобная традиция.
— Кё… — устало протянул мужчина, надеясь, что друг все-таки обратит на него внимание. — Неужели ты еще не понял, что он очевидно чокнутый? Чокнутый, не как ты, — Узуй мягко улыбнулся, — а по-настоящему. Помешанный. Детям я сочувствую, честно. Они, наверное, ненавидят историю. Извини уж. Но Аказа… Его не изменить. Пора бы уже смириться. И выпить! — внезапно закончил Тенген, непроизвольно повысив голос, и снова пододвинул к Ренгоку пиалу. — Давай, за тобой две штрафные!