Кажется, будто бы с десяти утра этой тягучей субботы прошла целая вечность. Небольшой салончик с видеопрокатом успешно отработал все свои десять (положенных по уставу) часов до закрытия, и теперь, не спеша, закрывал свои двери и окна от случайного вторжения поздних клиентов.
Робин подрабатывала здесь с прошлого, 85-го, года. В прокате, людской поток довольно спокойный, и если нужно, всегда можно посвятить себе часик свободного времени, доделывая домашку, или почитывая журналы с книгами, объем которых Бакли создала себе довольно внушительный — на случай, если заняться будет совсем уж нечем.
На самом деле, тотальная скука здесь наступала редко. Болтовня обо всем и ни о чем со Стивом, планирующим в этом году все-таки поступить в колледж. Пересчет кассет. Бесконечное протирание пыли с полок — в особенности, где покоились фильмы непопулярные, вроде слишком сопливых мелодрамм или слишком дешевого артхауса. Все это плавно растягивалось на целый рабочий день, вкупе с обслуживанием посетителей. Впрочем, сегодня смену Робин отрабатывала одна, поэтому увлекательной болтовни, к сожалению, лишилась. Как и возможности жаться друг к другу сонными воробушками, сдвигая под вечер два неудобных стула вместе — на более удобную мебель этот видеопрокат тратиться явно не собирался, но кажется, пока никого это особо не смущало.
- Нет, Фредди. Юбки — явно не твое, — водя пальцем с облупившимся черным лаком на ногте по кадру из нашумевшего в позапрошлом году "I want to break free", Робин, стоя за прилавком, лениво бегала взглядом по яркой странице журнала. Текст сейчас ее интересовал мало — бесполезно вчитываться, усталость давно разлилась по всем телу, успешно добралась до мозга, и сделала из еще пару часов назад довольно активной и смышленой Бакли, ее жалкую пародию. С мешками под глазами, замедленной реакцией, и безразличию ко всему происходящему. Зачем-то, она оттягивала момент выхода на улицу. Была полностью готова, уже даже накинула свой безразмерный и теплый кардиган поверх тонкой рубашки (кто бы поверил, что она вообще что-то, помимо пары любимых футболок, надевает), но все еще прокат не покинула. Что-то держало на месте. Как будто предчувствие, или нечто подобное. Бывают такие моменты, когда тело тебе сигнализирует делать что-то, или же не делать. Иногда, Робин распознает эти знаки, подчиняясь — иногда, не обращает внимания. Все же, в интуицию она последнее время верила мало, не сталкиваясь с ситуациями, где та бы себя проявляла. Сегодня, не поверила тоже.
Было без четверти одиннадцать, когда дверь салона скрипнула, выпуская полусонную девушку в объятия темной улицы. Март в этом году был ветреный и холодный, приятного в прогулках мало. К тому же, в таких поздних. Но Робин ничего не оставалось, кроме как запереть дверь на ключ, кинуть его в маленькую коричневую сумку, заставляя тот звякнуть о пластиковую коробочку с тик-таком, и быстрым шагом двинуться вниз по тротуару. Отросшие за год волосы неприятно бросало в лицо, а голова гудела по каким-то своим причинам. Робин вряд ли смогла бы охарактеризовать свое текущее состояние здоровым — скорее, нездоровое, но крепким сном лечится. Мысленно, она была уже возле дома, на знакомой улице, и двигалась от того инерционно по дороге, где можно было срезать путь. Забыла только, что ни разу не ходила там вечером — место не особо благополучное, по слухам. Одной лучше не ходить. Но она уже пришла.
Робин слышит громкий щелчок, совсем неподалеку от себя, за тенью раскидистых деревьев короткой аллеи.
Щелчок, а после громкий, эмоциональный голос, разъясняющий что-то на непонятном языке, в котором исключительно по ударению на последний слог Бакли не сразу узнает французский. Зрение медленно фокусируется на черной машине, блестящей в свете недавно занявшего свое место полумесяца. Людей становится видно не сразу, но саму девушку, кажется, уже заметили.
Маленький шаг назад становится причиной зрительного контакта с чем-то таким же блестящим, как та самая машина. Робин понимает, что только что на нее направили оружие, и страх липким чувством заполняет всю ее душу. Заставляет почувствовать, как холодеют ладони. Скользнуть взглядом, замечая в нескольких метрах от себя вооруженных людей — и одного человека на коленях, в плече которого, кажется, виднелась рукоять ножа. Робин страшно, до ужаса страшно, потому что она не знает, что случится в следующую секунду — выстрел? Удар? По очереди? Ей всегда казалось, что смерти она не боится, и всегда просто плывет по течению, зная, что как будет — так будет, третьего не дано. Только вот чертовски жаль умирать в таком возрасте, не успев даже закончить школу, примерить форму выпускника, сходить на концерты всех своих любимых групп — сделать все то, что казалось легко выполнимым в будущем, и что обязательно должно произойти. Робин сжимает кулаки, осознавая, что один из тех скрытых мраком деревьев людей двинулся в ее сторону.
Бежать бесполезно — в нее обязательно попадут на этом открытом участке. Стоять — смертельно опасно, но сейчас бесценной казалась каждая секунда, пока можно было просто дышать, и Бакли делает для себя возможно последний выбор в жизни, оставаясь на месте.
- Стой.
Очевидные слова звучат тихим приказом, который Робин начала исполнять первее, чем услышала. Мысленно, она искала все возможные пути отхода, только кажется, пока таких нет. Ее с силой дергают за локоть — так сильно, что сумка слетает с плеча, глухо падая на асфальт. Бакли с горечью подмечает, что утром эту сумку найдет какой-нибудь случайный прохожий. А после, когда Робин получит статус пропавшей без вести, сумкой будет заниматься детектив, или криминалист — вряд ли ФБР, не слишком серьезный случай. Она до последнего надеется, что ее отпустят, одновременно в это не веря.
Но когда девушку под светом яркого месяца заталкивают в машину, а в багажник толкают отчаянно сопротивляющегося мужчину, истекающего кровью и несколько секунд назад стоявшего на коленях под дулом пистолета, Робин не верит уже ни во что. Лицом ее буквально впечатывают в ее же колени — дыхание при этом сбивается, сильно разнясь с неровным биением сердца. Весь путь она ничего не говорит, не спрашивает, но внимательно следит за поворотами машины, заваливаясь то вправо, то влево. Чувствует, что за каждое слово может последовать боль — не то, чтобы боится, но самостоятельно укорачивать свою жизнь не хочет. Она много дралась, много раз обрабатывала подбитые губы йодом, стискивая зубы и даже практически не ругаясь вслух.
Страшно стать без вести пропавшей — именно это пугало по настоящему.