Память ведьмака не подвела: мост действительно обнаружился в том самом месте, где Геральт рассчитывал его найти, вот только никакой радости это им не принесло – подгнившие опоры не выдержали, подломившись и рухнув в воду, и теперь конструкция осталась разве что памятником деревянной архитектуры, совершенно непригодным к практическому использованию.
- Поищем другую дорогу, - предложение было слишком очевидным, и озвучил его ведьмак лишь по привычке разбавлять свое одиночество разговорами с лошадью и самим собой.
Лютик хоть и принял новость с тяжелым вздохом, мысленно прощаясь с надеждами на теплую постель в ближайшем будущем, отметил все же, что им повезло бы куда меньше, окажись они теми несчастными, под чьими ногами мост пал смертью храбрых. Трудно было не согласиться.   
Геральт повернул кобылу кругом, оглядывая местность. Налево или направо – выбор невелик, и ничего умнее, чем выбрать более утоптанную тропинку, по которой с этого места уходили раздосадованные путники, он не придумал. Возможно, единственным отличием этих двух направлений было то, насколько большой будет гора трупов, что повстречается им на дороге, но в противном случае им оставалось только подкинуть монетку, а с судьбой ведьмак предпочитал не заигрывать, давно приняв тот факт, что чувство юмора у этой госпожи бывает весьма своеобразным, а к Геральту, казалось, у нее были какие-то особые «симпатии».
- Туда, - ведьмак повернул в ту сторону, где тропинка была шире, а в засохшей грязи виднелись отчетливый следы колес телеги. Бард и спорить не стал.
Сбавлять скорость не пришлось: для верховых, не жаждущих мчать в карьер, дорога не слишком-то уступала оставленному за спиной тракту – тем разве только, что по левую сторону от них начинал густеть лес, а по правую высились заросли камыша, подхватывая ветер мерным шелестом, и двигаться им оставалось только вперед, если ничто не заставит повернуть обратно.
Лютик бодро напевал какую-то песенку про смельчака, не страшившегося ни ревнивых мужей, ни страшных чудовищ, а Геральта то ли от усталости, то ли от природной язвительности так и подмывало поведать другу, что в такой местности чудовищ может водиться в достатке, а герой этих песен, как ведьмак знал, мог быстро растерять свою храбрость, встретив одно из них не в рифмованных строках, а в суровой действительности.
Ведьмак смолчал, и смолчал зря: за шумом, создаваемым едущим позади бардом, он едва не пропустил доносящееся от берега тихое рычание. Плотва занервничала, вскинула голову и боком пошла в пляс, добавляя своим топотом лишнего шума, – напугал ее то ли сам хозяин резкой одержкой, то ли все тот же звук.
- Тихо! – шикнул он на барда, не замечавшего никакой суматохи. К счастью, подобные команды были Лютику хорошо известны: он вцепился в повод, заставляя коня озадаченно остановиться, а мерин, чье непробиваемое спокойствие не переставало удивлять, недолго думая и отвоевав себе немного свободы от рук всадника, вцепился зубами в свежие побеги кустарника, принявшись сосредоточенно жевать.
Геральт спрыгнул с седла, заставил кобылу сделать несколько шагов, подводя к деревьям, и набросил поводья на сук, ибо сильно сомневался в преданности животного, а идти дальше пешком, когда та вздумает унести подальше ноги, ему ну дюже не хотелось.
- Слезай! – барду же очевидное пришлось подсказывать, потому как Лютик продолжал восседать верхом на Пегасе, являя собой прекрасную мишень для любого рода атаки, и если он намеревался умчаться вдаль на своем мерине при первых признаках опасности, то явно слишком переоценивал его возможности. Идеальная лошадь для того, кто любит музицировать, не сходя с седла, и совершенно негодная для быстрой езды.

И это действительно не входило в его планы. Он всего лишь шел в Утгард. Всего лишь, желая, отдать изготовленные им самим рунные обереги. Получить за них оплату и исчезнуть в холодной и снежной глуши Йотунхейма еще на несколько Лун. Вот каковы были его плану. И Нью-Йорк в него уж точно не входил. Как не входил этот чертов маг, имя которого Локи даже не знает, как не входил и двойник, что вывалился в Йотунхейме из параллельной вселенной прямо перед ним с этим чертовым тессерактом! Опять с этим чертовым тессерактом!.. Вся жизнь, словно насмешка и игра с Камнями Бесконечности. Этого ли желали норны, когда пряли его нить судьбы? Чтобы он вечно гнался за ними? Чтобы вечно получал их и вечно терял? Не жизнь, а бег по кругу...
В усмешке мага нет ничего личного, когда он смеет заговорить о том, что Локи со слов, наверняка Тора и кого то из выживших асгардцев, должен был быть глубоко мертвым. Трикстер недобро скалится в ответ, все еще ощущая фантомные боли в гортани - связь с материальной иллюзией в тот момент была до поразительности сильна, до поразительности физически ощутима. Может быть поэтому он был так слаб после? Слишком много вложил не только магических сил, но и жизненных? Ведь ему было тогда важно, чтобы безумный титан поверил, что смерть асгардского принца настоящая. Он столько раз притворялся мертвым, что, кажется, это уже входит в привычку... Одним разом больше, одним меньше. Может и этому магу позволить "убить" себя?
— Тор всегда был скор на суждения. — фраза звучит издевательски, а зеленые глаза принца напряженно наблюдают за тем, как маг Земли, удобнее перехватывает очередной наколдованный огненный хлыст. У него всего лишь считанные мгновения, чтобы оценить возможности своего противника. В прошлый раз этот маг подловил Локи неожиданно, открыв под его ногами портал в Пустоту, в которой не было ничего, кроме бесконечного падения и темноты. Время для него тогда перестало существовать, как и все остальное. И падение было бесконечным. Ровно до того момента, как он вывалился спустя целую вечность непонятно где прямо под ноги к брату и этому чертову магу. Лафейсон был тогда зол. Чертовски зол, что не погнушался бы пролить кровь. И, если бы гнев не застилал глаза, так оно и было. Но вместо драки очередной портал на другой конец Земли...
Однако сейчас маг намерен драться. Вопрос - для чего? - отпадал по определению. Тессеракт. После того, что случилось с их Вселенной каждый посвященным в тайну Камней Бесконечности, стремится заполучить их. Только вот этим бедолагам они под ноги не валяться и им приходится их упорно искать. Этот маг был искателем? И не трудно догадаться для чего продолжать драку даже того, когда сам Локи просит позволить ему уйти из этого мира. Все очевидно... Ведь таким, как Локи доверия нет. Таким, как Локи, могущество, что скрыто в Камне Пространства, это власть. Это страх. Это поклонение. И соблазн не оправдано велик. Это так. Но Локи знает... Локи помнит к чему, приводит его жажда власти. Еще одного Рагнорька ему не пережить. Никому не пережить. И потому, он почти готов отдать его без борьбы. Только "почти" не считается...
После пробной атаки, что разбилась о выставленный трикстером щит, в ход пошли более изощренные чары. Три пары одинаковых рук складывают знаки, чтобы через мгновение размножится до бесконечного числа копий. Эффектно. Энергоемко. И практически бесполезно. Если только у этого мага не припрятано парочки энергетических накопителей. Локи не ждет нападения - он уже действует. В ход идет йотунская магия, что закручивает вихрь наколдованного снега вокруг принца, мешая противнику сделать один точный и прицельный удар. Правая рука при этом сама покрывается ледяной коркой кинжала по новоприобретенной привычке. Следом выставляется щит... который через мгновение трещит сухим треском ломающегося льда. Принц зубы сцепил от напряжения в попытке удержать разваливающийся щит, потому что другой выставить уже не успеет. Только оглушающие удары не прекращаются, но даже, кажется, становятся сильнее. По спине Локи проходит дрожь - проигрывать отчаянно не хотелось просто, потому что не хотелось. Из принципа. Из вредности. Потому что в отместку за прошлую встречу хотелось раскатать этого мага тонким слоем по местному выщербленному бетону, смешать его с окурками, шприцами и мусором заброшенных складов. Не стоило Локи начинать диалог - нужно было сразу бить. И бить наверняка, чтобы весь дух выбило из этого самодовольного чернокнижника. Остается только держать оборону и ждать удобного случая для контратаки. А случай представиться должен. Не будет же колдун в самом деле продолжать подобную бомбардировку магическими оглушающими вечно - силенок не хватит. Но и держать щит становится все сложнее. Он осыпается мерцающей шелухой, смешиваясь с вьющимися вокруг трикстера хлопьями наколдованного снега. Еще чуть-чуть... Лафейсон схлапывает щит - держать его дольше бессмысленно. Отчаянный оборот вокруг своей оси в попытке совершить хотя бы один небольшой пространственный прыжок только, чтобы уйти с линии огня и совершить свою атаку. И... ничего не выходит. Права была Ангборда, когда говорила ему больше тренироваться в перемещении сквозь снег. Он получает несколько оглушающих ударов - сильных, но не выбивающих дух. Человека может и свалило бы с ног, но он то Бог. А после бьет по площади ледяным штормом в какой-то отчаянной попытке прекратить массированную атаку противника.
— Хватит! — голос его гремит подобно грому, не иначе, как у Тора научился. Дышит принц тяжело, практически загнанно, когда атака глохнет из-за развеявшихся копий противника. — Я сказал. Дай. Мне. Уйти. — рычит, а не говорит. В зеленых глазах багряный отсвет его ярости. Черты лица вот-вот пойдут рябью, заостряясь еще больше, а кожа пойдет синими пятнами. Он практически потерял контроль. — Этот мир давно не интересует меня!.. — практически попытка оправдаться в случайности своего появления здесь. — Так что вынь свою голову из задницы тролля и пойди останови кого-нибудь друго... — окончание предложения не договаривает, ощущая себя летящим навзничь. Удар головой достаточно сильный. На какое-то краткое мгновение перед глазами темно, а в другое он уже видит над собой самодовольное лицо мага.
Проиграл.
Опять.

Аид побежден. В момент, когда я воткнула свое копье в ядро Гора, назвавшись уже не чужим для меня именем, я в это не могла поверить. Даже когда я вскинула свой лук на том утесе, подавая знак оставшимся в Меридиане людям, я не могла позволить себе осознать, что опасность позади. Всего лишь одна из. Впереди много работы - нужно восстановить Гею, пока ситуация не вышла из-под контроля, но это подождет. У меня есть еще другие дела.

Не посетить празднование в разрушенном Меридиане - этот город лежал в руинах, и мне казалось очень неправильным распивать озерамские напитки вокруг развороченных машин. Мои друзья считали иначе, силой пытаясь затащить меня во дворец. Улизнуть от них я смогла лишь тогда, когда Эрленд, значительно надравшись, перетянул все внимание на себя, тысячные раз за вечер рассказывая историю финальной битвы - каждый раз наше сражение обрастало новыми немыслимыми подробностями. Толпа, не менее пьяная, чем он, каждую версию истории встречала одобрительными тостами, вызывая у меня головную боль. Я пить не хотела - организм, не приученный к алкоголю, не находил в нем особого смысла, а мысли о будущем не давали расслабиться.

Впереди у меня долгий путь, и начнется он с тех земель, на которых я появилась на свет. Назвала бы их "своими", но Нора так и не стали моим племенем, пусть каждый новый знакомый отмечал раскрас на моем лице или цвет одежд. С ними меня связывал лишь один человек, и именно к нему я, оседлав бегуна, направилась ночью, выезжая из Меридиана инкогнито. Люди, празднующие на улице, не обращали на меня внимание, а если их расфокусированный взгляд и цеплялся на меня, то лишь для того, чтобы одобрительно поднять кружку, снова назвав меня спасительницей.

Я выдохнула, когда выехала за приделы города, и его шум сменился на тишину пустыни. Опасности дороги никуда не делись, но визор помогал избегать стычек с машинами. Теперь, когда я знала их происхождение, эти "звери из стали" перестали наводить на меня тот ужас, какой наводят на большинство людей. Я точно знала, что это не создания Великой Матери (да и ее самой не существует, если не считать гениальный ИИ таковой), не происки Железного Беса (а вот он, в каком-то смысле был и даже не один). Возможно, я так до конца и не разобралась в истории Предтеч, но чувство понимания, что происходит в мире, давало мне какую-то уверенность в завтрашнем дне. И страх, потому что он всецело зависел от меня одной.

На земли Нора я прибыла через пару дней. Старые машины разрушили большинство поселений и убили немало воинов племени, но оставшиеся в живых пытались навести порядок. Похоронить умерших, помочь раненым, восстановить дома. Я видела все это издали, не заезжая ни в одно из них. Там не было моих родных или моего дома.
Там не было ничего моего.

Запоздало приходит мысль, что нужно еще раз посетить Священную гору. Возможно, там я найду еще что-то, что поможет мне в первой точкой моего пути. Первый раз я прошлась там слишком быстро, не было времени все рассмотреть. Надо забрать визоры, что лежат в учебном центре, еще раз пересмотреть сообщение Геи, найти другие записи, которые могут быть ценны.
Но это все потом. Сначала мне нужно домой.

Дом Раста на отшибе вызвал во мне вздох облегчения. С виду он совсем не пострадал, а это давало надежду, что и его хозяин жив и здоров. Об этом говорил и дым, шедший от костра, на котором мы готовили пищу и просто согревались холодными ночами. Я слезла с бегуна, оставляя свой транспорт за порогом и неспешно пошла по свежему снегу к двери.
Тут все было таким знакомым. Обнесенный частоколом двор, деревянные копьероги, на которых я отрабатывала удары с самого детства, моя старая мишень. Я улыбаюсь, вспоминая свое рвение к стрельбе и охоте, которое сильно помогло мне в жизни, пусть и не для этого я старалась. Я хотела победить на инициации, но еще больше я хотела получить одобрительную улыбку Раста. Может, поэтому я сейчас, после победы, поехала именно к нему, игнорируя всех остальных? Точно знала, что он не будет петь оды моей победе, называть Спасительницей и считать мессией. Мне это и было нужно - просто оказаться в родном месте с родным человеком, которому можно рассказать все, что я узнала и все, что тревожит, зная, что он поймет.

- Раст! - Я чуть повышаю голос, когда подхожу ближе к дому. Поднимаюсь по деревянным ступеням, заходя внутрь, чувствуя, как лицо прорезает улыбка от одного его вида. Живой. Внешне здоровый. Под его взглядом, я снова превращаюсь в маленькую отверженную всеми девочку, для которой он представляет целый мир. Все знания лишь от него (и визора), все умения - от него.
Может, и сражаюсь я за него?

- Что на обед? - Я демонстративно принюхиваюсь, пытаясь уловить аромат еды. Поспешный побег не позволил мне запастись провиантом, поэтому в дороге я перебивалась больше ягодами - охота и готова отняла бы слишком много времени, а мне не хотелось растягивать и без того долгий путь. Сейчас я бы сожрала и кабана. - Если что, этот кролик просто мечтал попасть в твое фирменное рагу, не смогла ему отказать. - Хитро улыбаюсь, доставая подстреленную около часа назад тушу из сумки.

Прекрасная... то есть, конечно, ужасная новость пронеслась по окрестностям столицы и, ветром подхваченная, ушла дальше, чтобы в ближайшее время заглянуть в каждую ветхую развалину объединенной империи: победоносный генерал, завершивший дело отца и ставший опорой нынешнего императора в праведном деле подавления воюющих племен в единое государство Сюйли, умер. Во времена внутренних смут с новостями такое случалось. С народными героями, надо сказать, тоже. Все чаще.

Новость, к слову, не отражала неприглядной истины: генерал не умер, а был убит. А на момент, когда первые глашатаи, сглатывая почти искренние слезы, рассказывали юным девам об их разбитых мечтах пробраться в гарем генерала, и вовсе был жив, он только вступал в свой последний бой. Но, как уже говорилось выше, с новостями в смутное время такое случалось. Эта новость не врала, потому что была предрешена.

Слово императора закон. Человек, в котором победоносная армия увидела последний шанс выживания для Сюйли, должен был исчезнуть. И это уже не зависело от того выбора, который он сделает.

Ни один из участников драмы в тот судьбоносный для генерала и страны день не знал: очень скоро эти новости превратятся в легенды. Эти легенды переживут страну, история которой не доберется до рубежа сотни лет.

Впрочем, вернемся к так и не почившему генералу.

В этот вечер Пэй Мин снова вел солдат императора в бой. Не было лихих скакунов, блестящих доспехов. Не было задора и куража. Он вел ребят, которых не знал. Против тех, кто годами прикрывал его спину. Драматично, не правда? Эта сцена и спустя сотни лет будет любимым сюжетом для театральных постановок. Может ли что-то сильнее пленить толпу, чем верность генерала нерадивому императору? Верность через себя. Вопреки собственным чувствам?

Забегая вперед, стоит признать, эти сюжеты тоже соврут.
Верность Пэй Мина уже давно не стоила юаня. Он слишком долго жил, слишком часто был призываем ко двору, чтобы не понимать: он служит недалекому тирану, умеющему только пускать пыль в глаза, начиная раз за разом войну. В этом бою на стороне императора его держал договор. Выкуп его верности: благополучие сотен солдатских семей и собственного рода.

— Ты же понимаешь, он соврет, — в последнем споре предупредил Жун Гуан.

— Если я ничего не сделаю, они точно умрут.

— Нет, если ты сядешь на трон. Победители решают.

— Если на трон сяду я, — признался тогда Пэй Мин, — боюсь, в этой стране все умрут с голоду. Я видел сотни примеров. Я хорош лишь в бою. Было бы лучше, если бы ты тоже знал свои берега.

— Если ты не сделаешь этого, то страны очень скоро не будет.

Пэй Мин тогда лишь пожал плечами и сказал:

— Зато жители будут.

История показала, что в этом он был прав. Впрочем, это уже совсем другая история.

В той, которая интересует нас, вовсе не у дворца, как нарисуют в картинах, а в кварталах бедняков встретились три стороны. У каждой были свои цели и своя мотивация. Победоносная армия, преданная своим генералом, шла в бой во имя страны, лучшего из мужей страны и выживания. Императорская охрана под предводительством предавшего своих людей генерала...
Их мотивация, надо признать, была гораздо сильнее. Как уже упоминалось, уже почти покойный Пэй Мин был любимцем народа, мечтой всех женщин и, что греха таить, некоторых мужчин. Он был обласкан советниками, одарен землями и красой. В общем, сделал все, чтобы большая часть рогоносцев столицы мечтала его убить.
И приказ императора нашел в сердцах солдат императорской армии жаркий отклик. С куда большим пылом, чем бойцы Жун Гуана, люди императора шли в бой, метясь в спину собственного предводителя. Их волновала только задница этого раздражающего Пэй Мина.
Пэй Мин же просто шел. Он давно уже не искал оправданий для того, чтобы убить. Вел вперед ненадежных людей, думая лишь о том, насколько прекрасный день выдался для того, чтобы красиво погибнуть.

Возможно, ему повезет. И когда этот бой утихнет, какая-нибудь красотка выскользнет из подворотни, чтобы его оплакать. Ему очень нравилась эта мысль. У него был целый план: не позволить решению лучшего друга убить легендарную честь победоносной семьи Пэй. Не дать запятнать семейное имя. Защитить брата и сестер. Не дать взять живым Жун Гуана — он, конечно, редкий засранец, но его засранец, он заслужил честной смерти в бою. Пэй Мин планировал умереть и защитить. Красивый финал великолепного сына Сюйли.

От предопределенной новости в этот день Пэй Мина отделяли сотни убитых, десятки ран, часы от заката до рассвета и... происки судьбы.

Смерть Пэй Мин себе представлял несколько иначе. Он думал, что будет покой, затем — путешествие на лодке, бюрократия и уход в новую жизнь.
Но стоило ему расколоть собственный меч, чтобы не достался бесчестным убийцам, как его что-то дернуло, как щенка за шкирку. И вот уже свет залил все пространство до рези в глазах. В нос ударил приторно-сладкий аромат. Голоса, больше напоминающие гребаные птичьи крики, заполнили пространство. После звука ударов мечей они особенно раздражали.
Где-то с надрывом бил колокол. Как позже часто будет рассказывать богиня, вершившая многие судьбы в Сюйли, этот колокол очень веселый, с буйным нравом. Он встречает на небесах всех новых жителей.
Но прямо сейчас этот колокол не был весел. Он пытался перекричать звон тысяч разбитых дамских сердец, оплакивающих несостоявшийся брак с генералом.

Ужасные, ой, то есть, конечно, прекрасные новости несли по следам предыдущих глашатаи Сюйли. Генерал Пэй не умер. Генерал Пэй вознесся. До здравствует славная богом осененная земля — Сюйли, обретшая покровителя.

Между тем новоявленный покровитель привык к свету и обнаружил себя в самом странном месте из всех, где бывал. А он ведь бывал и в диких племенах, и в борделях... разных заведениях за морем. Обессиленный, обескровленный, на фоне обступивших его богоподобных красавцев, он казался бродягой, шутки ради приглашенным в императорский дворец. Даже местные ароматы не способны были перебить его вонь: он пах смертью, кровью и потом. А вы бы побегали в тяжелых доспехах целый день по жаре с мечом наперевес и попробовали не сопреть.
На белоснежной мостовой валялась грязь с его сапог и растекалась лужа крови: не только его, с зажатого в руке осколка меча капала кровь убитых друзей. Лицо под слоем копоти и грязи трудно было разобрать. Лишь мутные от кровопотери глаза все так же ярко и жестко горели, не давая усомниться: этот парень сюда не случайно попал.
Впрочем, выводы «этого парня» давали усомниться. Первые слова, которые произнес генерал, вошли в список худших приветствий новых небожителей и делили первое место с репликами генерала Наньяна почти пятьсот лет:

— (китайская цензура вырезала непередаваемые китайские идиомы, повествующие о любви генерала к падшим женщинам и моржам), допился. Небожители мерещатся.

[indent] Банши кричит, когда кто-то бросается в объятия неминуемой смерти... Собственный крик проклятьем становится, предзнаменованием того, что никак не исправить. Смерти плевать на твой статус, положение в обществе, количество цифр в банковском счете, даже на то, каким человеком ты был. Она не выбирает, а просто приходит, никого не щадя. Её приближение дуновением холода могильного сопровождается и стенанием сотен измученных душ, чьи голоса звучат в мыслях, наизнанку их выворачивая. Мэри предпочла бы не чувствовать, не слышать и не знать... Но, кто-то свыше распорядился иначе, решив, что выдержать сумеет, что в теле хрупком достаточно сил. Она кричала, осознав, чья жизнь оборвалась тогда, под покровом последней летней ночи. Звуковой волной выбило стекла в окнах просторной гостиной, устлав траву под ними сверкающими осколками. Отчаяние, смешавшись с болью, раскаленным оловом по венам растекается, выжигая внутри все живое. И когда крик, наконец, стих, сменяясь беззвучными рыданиями, Вудворт казалось, что голос она утратила навсегда. Вычеркнутое имя в списке лишь подтвердило то, что уже произошло...
[indent] В огромном доме, окруженном лесным массивом, повисла давящая тишина. Девочка, в порыве истерики, срывает с постели простыни, на которых вместе с ним засыпала и которые запах его впитали. Здесь абсолютно все ему принадлежало. И она в том числе. Можно сжечь весь особняк, оставляя только гору дымящегося пепла, но образ Доминика остается высечен кровоточащим шрамом на искалеченном сознании. Из собственной памяти невозможно вытеснить того, кого... Любила? Даже смешно, ведь Мэри не находила смелости признаться в этом хотя бы самой себе. Любовь - непозволительная роскошь для той, что неустанно стены вокруг себя возводила, боясь привязаться. И все же, это произошло, а теперь, в том месте, где трепетало сердце, зияет черная дыра. Может все именно так и должно быть?

[indent] Затхлый воздух пропитан едким запахом сигаретного дыма, алкоголя, какого-то дешевого одеколона и пота. Громкие возгласы, смех и свист перекрикивают музыку, образовывая своеобразный вакуум, отделяя Канкун от всего остального мира. Этот клуб - последнее место, где Мэри могла бы оказаться, но, как известно, у судьбы крайне паршивое чувству юмора. Она прячет глаза от проходящих мимо посетителей, вперив потускневшие от слез изумруды в стакан, наполненный янтарной жидкостью. А если накидаться до беспамятства, легче станет? Утренняя встреча с Марком подлила масла в огонь, и теперь языки черного пламени грозились охватить все вокруг, оставляя в напоминание отметины на изгибе тонкой шеи - по-другому он не умел доказывать свою правоту. Темноволосая старательно скрывала их под слоем тонального крема, но они все также выделялись на бледной коже, хоть и не столь ярко. Несостоявшийся жених должен был оставаться в прошлом, но что-то снова идет не так. Обратиться бы к брату, но нет никаких гарантий, что тот не пошлет её куда подальше, как только увидит вновь. Лисандр? Он не откажет, но его методы тоже далеки от нормальности. Проще одной, уже привычно. Девочка храбрая, справится, даже если речь шла о чудовище, что с особым упованием отравлял её жизнь, уверяя в том, что после него Ад ей покажется цветущими садами Эдема.
[indent] - Детка, выпьешь с нами? - Не сразу замечает, что за столиком появляются трое, едва ли старше нее самой. Отсутствующим взглядом девушка смотрит на темноволосого обладателя мерзкой улыбки, что куда больше напоминала оскал изголодавшейся гиены. Разве в этом притоне не хватает девиц, способных скрасить их сомнительную компанию? Или она так похожа на ту, что с радостью повешается на шею пьяному придурку, чье самомнение, раздутое до размеров галактики, ни капли не соответствует действительности? - Нет. - Ей совершенно не хочется тратить время на поиски более мягкого, тактичного отказа, дабы ни в коем разе не задеть чужое самолюбие. Остается лишь верить, что сорокаградусное пойло еще не до конца разъело серое вещество в их головах и дважды повторять одно и то же не доведется. - Да ладно, мы же видим, что тебе скучно. Нам тоже. Почему бы не развлечься всем месте? - обмениваются смешками, ближе подсаживаясь и отрезая все возможные пути отступления. Мэри, молча, поджимает губы, сглотнув образовавшийся в горле ком. Нужно просто немного потерпеть. Им, в конце концов, надоест, и уберутся испытывать фортуну в другом месте. Холодное стекло к губам подносит, делая несколько небольших глотков.  Напиток привкусом странным отдает, но мало ли из чего сделан, она же не ценитель алкоголя и внимания не обращает на не полностью растворившийся порошок на дне стакана. – Может, все-таки передумаешь? - голос у самого уха ломает остатки терпения. Девчонка с места вскакивает, но картинка перед глазами теряет очертания, а ноги попросту отказываются держать хозяйку и она рухнула в руки одному из парней. Разразившись диким гоготом, они поднимаются следом, подхватывая Вудворт под руки с обеих сторон. Её заталкивают в небольшое пространство уборной, и с грохотом захлопнувшаяся дверь отнимает последний шанс на спасение. Один на один с чертовым ублюдком, что спиной в шершавую стену вжимает, руками девичий стан исследуя. Нетерпеливо от джинсовой  куртки избавляет, швырнув ту куда-то в сторону, грубо срывает лямки, полностью обнажив плечи. - Тихо, не брыкайся. Тебе понравится, - одной рукой рот ей зажимает, небрежно размазывая по лицу соленые слезы, второй спешно свои брюки расстегивает и до колен спускает. В следующий миг она чувствует, как горячие потные ладони под подол тонкого платья забираются, двигаясь вверх по внешней стороне бедер и следом за собой ткань задирая. Живот неприятным спазмом сводит, и Мэри с огромным трудом сдерживает рвотный позыв: её тошнило от одной только мысли о том, что сейчас может произойти. - Нет! Пусти меня! Не трогай! - попытки вырваться скорее на детскую возню смахивают, нежели на реальное сопротивление. Действие неизвестного наркотика замедляет ход времени, секунды пытками обращая, но спасение, о котором уже и мечтать не смела, приходит само собой.
[indent] Волчонком загнанным в угол забивается, наблюдая за тем, как лицо её обидчика превращается в кровавое месиво, разукрашивая стену липким алым разводом. После такого его не то, что дружки, родные узнать не смогут и в зеркало точно еще долго смотреться не будет. Но, тот, кто её спас... Мэри готова списать происходящее на галлюцинацию, подпитываемую веществом, проникшим в её кровь с алкоголем. - Ничего... Не успел... Ничего не сделал... - голос дрожит, словно она вот-вот вновь разрыдается, и слова никак не хотят складываться в связное предложение. Суетливо поправляя её платье, мужчина задевает кожу, что вмиг покрылась мурашками. Нет, это не призрак, не фантом и не плод больного воображения. Он настоящий. Он здесь. Тянется рукой к его лицу, взглядом пристальным за движением пальцев следует, вдоль скулы, подбородка, ниже к шее. Смотрит так, будто видела впервые и заново изучает. Доминик... - Ты же умер... Я это чувствовала. - До последнего отказывалась верить в жесткую действительность и вот он, прямо перед ней. Очередная насмешка? - Я ненавижу тебя... Ненавижу. Ненавижу! - срывается, не в состоянии совладать с захлестнувшими её эмоциями. Миниатюрные ладони в кулаки сжимаются, осыпая грудь кубинца ворохом слабых ударов. Ей плевать, даже если сюда сейчас сбежится весь город. Если бы она только могла забраться пальцами прямо под кожу, ломая клетку из ребер и, добравшись до сердца, сжать его настолько сильно, насколько сумеет. Только бы он знал... Только бы почувствовал все то же самое, что чувствовала она на протяжении всех этих дней...

Известие о смерти отца застигает его на работе.

Гэвин хлестал кофе в компании Криса и пары только сегодня прибывших в участок новобранцев, увлеченно - и, конечно же, сильно перевирая и приукрашивая - рассказывал, как он получил свой первый шрам, в красках и эмоциях, словно бы это было не по его собственной неаккуратности и глупости, а действительно как в голливудских боевиках под хихиканье Криса, знавшего и лично видевшего, как обстояли дела на самом деле, и от того все громче смеявшегося с каждой фразой Гэвина. Его первый шрам был на правом боку, неглубокий, но порез от ножа все равно оставил после себя светлую полоску - милая девчонка сбила его с толку своими очаровательными кудряшками и обаятельной улыбкой, а после всадила в него нож, ничего выдающегося, и уж точно даже не пахнет тем героизмом, о котором он сейчас гордо рассказывал доверчивым новичкам.

Телефон пищит где-то в кармане - Гэвину редко кто-то звонит, его немногочисленные партнеры предпочитали текстовые мессенджеры, звонками пользуются лишь курьеры и начальство, и звонок был явно не от первых или вторых.

На том конце провода - грустный голос матери, дрожащий и надрывный, она прерывается на рыдания, и Гэвин с трудом разбирает слова, пока тетушка Джесс не отбирает у неё телефон и мрачным севшим голосом не сообщает о кончине Рида-старшего.

Наверное, я должен чувствовать грусть.

Думает Гэвин, когда отпрашивается у Фаулера на несколько дней - отгул капитан дает ему без проблем, заставляет взять несколько дней не отгулянного отпуска, которые Гэвин провел в прошлом году в участке, корпя над одним из дел по производству красного льда. Поставщика они так и не взяли, Гэвин тогда едва ли не впервые позволил себе обсуждать рабочие дела в подробностях с кем-то, кто не является сотрудником полиции - мрачнее тучи он заявился тогда к брату и долго выспрашивал его о тириуме, после того, как первым делом вспыльчиво высказался, что он думает об изобретениях своего брата.

Наверное, он должен чувствовать в этот момент что-то кроме пугающего безразличия и спокойствия - Фаулер странно косится на него, предлагает отвезти до дома, вежливо спрашивает, не нужна ли ему какая-то помощь, на что Гэвин лишь отмахивается. Капитан бы помог без вопросов, только вот не мог Гэвин показывать кому-то свою слабость, даже сейчас и даже всегда всё понимающему капитану, бывшему явно лучшим начальником для Гэвина, чем кто-либо другой мог бы. Но нет. Он сухо благодарит и отрицательно качает головой.

Справится сам.

Наверное, в груди должно болеть, должно быть больно?

Ловит себя на мысли Гэвин, когда выезжает на трассу и мчится по направлению к Чикаго. Неохотно, не тащится с минимальной скоростью, тормозя весь поток, но удивительно долго ошивается в магазинчике на заправке, хлещет кофе, сидя в машине и глядя в пустоту, и долго разглядывает крыльцо их дома - несколько машин уже были припаркованы у подъездной дорожки, и старенькая Вольво Гэвина сильно контрастировала на фоне новеньких, как будто бы только с конвейера, машин немецкого производства.

Наверное, он должен сожалеть о потере, наверное, он должен задыхаться от боли, как его мать, когда звонила ему, когда рыдала в трубку и не могла и двух слов связать - наверное, сердце должно болезненно сжиматься от мысли, что он уже никогда не увидит его и не услышит его голос.

Только почему Гэвин чувствует лишь облегчение сродни тому, когда отпустил неприятную ситуацию или человека? Когда хочется поставить точку, когда понимаешь, что ничего не выйдет, что бесполезно, что получается лишь боль друг для друга, но не получается отпустить? Когда цепляешься из последних сил, когда из раза в раз получается лишь больнее, но продолжаешь оставаться рядом и не отпускаешь?

Кажется, Гэвин всё же сможет.

Наверное, я должен её обнять?

Смотрит на сгорбившуюся мать и не может заставить ноги сделать и пары шагов. В их гостиной совсем скоро соберется толпа родственников, Гэвин только и успел, что закинуть небольшую сумку с парой вещей в свою старую комнату - удивился немного, что родители не стали переделывать её в кладовку, лишь спихали ненужные вещи, чтобы освободить пространство других комнат, и забыли, периодически протирая пыль и проветривая комнату. Натягивает черный костюм, спускается вниз и застывает на нижних ступеньках - вид матери, поблекшей и потускневшей, вызывает у Гэвина неприятное чувство неловкости, от которого хочется отвернуться, скрыться, лишь бы не видеть.

Ей больно, ей одиноко - теперь она останется одна в этом огромном доме, и Гэвин, конечно, не удивится, если тетушка переедет из своего захолустья к ним и займет самую большую спальню в этом доме, не удивится, если она тут же раскидает везде свои вязанные салфеточки и фигурки котиков - не удивится, но и приезжать будет все реже и все более неохотно.

Мнется на нижних ступеньках лестницы - наверное, он должен успокоить и поддержать любимую мать, быть рядом с ней в трудный для неё момент, когда она была рядом с Гэвином во все его трудные моменты, поддержала его, даже когда хлесткой пощечиной отец дал понять сыну, что он думает о его связи с Максом из параллельного класса.

Наверное, я не должен думать о том, как же сильно я не хочу здесь находиться?

Он заранее представляет толпу родственников, которые захотят утащить себе немного времени младшего Рида, вспоминает все неловкие встречи с ними и мысленно воет и лезет на стенку. Гэвин не был фанатом семейных сборищ и посиделок - ребенком ему было скучно среди взрослых, а подростком он заимел совершенно отличные от их увлечения и взгляды, и от того просто не хотел конфликтов, стараясь находить причины не ехать на очередную встречу или в гости.

Гэвин бы и сейчас сбежал к себе в комнату, соврал бы что-нибудь про разрывающую голову боль, про жуткую мигрень и тотальный недосып в комплекте с переутомляемостью на работе, если бы не заметил знакомую фигуру, стоявшую у окна - очевидно, одна из дорогущих машин принадлежала не кому-либо, а Элайдже Камски.

- Давно не виделись, - хриплым голосом произносит вместо приветствия, подходит к нему, боковым зрением подмечая, что мать утешает тетушка Джесс, недовольно бросавшая в Гэвина глазами молнии. - Вот уж кого я точно не ожидал здесь увидеть.

Должно быть стыдно, что даже Элайджа приехал попрощаться с неродным ему отцом, должно быть стыдно, что все - ну или почти - здесь искренны в своих эмоциях, должно быть стыдно за то, что Гэвин не испытывает всей той палитры чувств, что должен бы.

Должно быть.

Но вместо этого он думает лишь о том, как бы ему поскорее сбежать домой.

Донесшийся с севера ветер был жарок и сух, точно дыхание самого огненного архонта. Стоя на крыше таверны «Кошкин хвост», Дилюк повернулся на встречу ветру и сделал глубокий вдох, в надежде почувствовать дух родины. Казалось, сейчас он стоит на самом крою света, а вокруг, куда ни взгляни простирается жизнь, бескрайнее юное будущее. В такую ясную ночь отсюда были ясно видны даже пики далеких гор, вершины, окутанные изумрудным бархатом. Родина…
Как все же сильно Рагнвиндр успел соскучиться по родному и любимому городу. Частица души Тёмного Рассвета ликовало, уже лишь от присутствия его на территории Мондштадта. Однако, вместе с этим, по какой-то причине тяжело здесь находиться. Воспоминания всплывали одно за другим. «Тут они с отцом покупали свежие цветы, на одно из дней рождений Джинн», «на соседней маленькой улочке, они с Кэйей прятались от стражи, после одно из шалостей брата», воспоминания одно за другим были по самым уязвимым местам Дилюка. Было больно вспоминать брата и отца, так что Рагнвиндр попытался отогнать от себя все мысли о былом, и сосредоточиться на настоящем.
В последнее время, враги Мондштадта не стеснялись нападать на жителей по ночам. Фатуи, так вообще, претворяются добродетелями, и не стесняясь бродили по городу так, словно они уже были здесь хозяевами. Впрочем, выглядело со стороны все так, словно, это было и правда вопрос времени. Кто знает, сколько Монд еще протянет со своими «защитничками», которые не видят дальше своего носа. Хотелось бы сказать, что его брат – Кэйа, не такой… хотя нет, подождите, не хотелось бы, так сказать. Хотелось бы сказать, что его подруга – Джинн, не такая, но увы. Рыцарь Одуванчик хоть и трудилась на благо Монда, но все равно отделаться от Фатуи не могла, или не хотела. Конечно, хотелось бы верить в то, что ей не позволяли навыки дипломата послать их в… нет, не в бездну, там они слишком хорошо себя будут ощущать… в ромашковое поле. Все же, репутация Фатуи давно их опередила, оставалось только надеяться, что, хотя бы кто-то задумался над этими слухами.

---

«Прогулки» по ночному городу – стали важной традицией Дилюка. Каждую ночь, он отправлялся разобраться с врагами своего родного города, не редко спасая при этом жизни граждан, попавших в беду. Официально, Рагнвиндр прибыл в Мондштадт позднее, чем на самом деле. Юноша хотел с начала разобраться с угрозами, а уж потом думать, какие приёмы ему придётся проводить по случаю своего возвращения на родину. Отец всегда говорил: «делу время, а потехе час», подчёркивая, что нужно с начала переделать все важные дела, а уж потом, можно позволить себе немного передохнуть.
Тёмный Рассвет был готов к повышенному вниманию, к своей скромной персоне. Так сказать, был готов к тому, что все будут смотреть только на него, стоит ему «официально» переступить городские ворота. Однако, все обошлось. Многие даже не соизволили кинуть даже взгляда в сторону «Блудного сына Мондштадта». Некоторые люди встретили его взглядом, но подходить не стали, без остановочной что-то обсуждая между собой.
Уловив удивленный взгляд мастера Рагнвиндра, Аделинда прокомментировала: «если бы вы прибыли немного раньше, господин Дилюк, вы бы стали новостью «номер один», однако в нашем городе появился загадочный герой, и все обсуждают сейчас только его». Вот так вот воин сам у себя украл славу, чему был очень рад. Ещё с детства его обучали стойкости в подобных ситуациях, но легче всего «не упасть в грязь лицом», это вовсе не проходить через подобные испытания. Ответил Рагнвиндр лишь лёгкой улыбкой своей собеседнице и продолжил свой путь.

---

Рыцарь вернулся домой ближе к вечеру, разобравшись со своими делами. Оставалось не так много времени, прежде, чем он снова отправиться на охоту. Прием, который он по долгу статуса обязан провести, был запланирован на выходные, и приглашения были уже разосланы всем тем, кого Рагнвиндр был вынужден пригласить. Будь его воля, приём был бы сделан только для Джинн, или бы вовсе не приглашал никого.
– Войдите. – Поспешно произнес Дилюк, услышав стук в двери. По началу, рыцарь подумал, что скорее всего кто-то из его наёмных рабочих постучал в двери, и поздно понял, кого могло еще привести сюда этим вечером.

[indent] Они проиграли.
[indent] Они не имели на это права. Только не он. Не после Афганистана, не после Заковии. Не после того, как в сиянии прожекторов и направленных на него тысяч восторженных глаз называл себя их щитом. Все эти годы он шел к искуплению, но лишь становился причиной новых смертей. Действие рождает противодействие, так? Об этом предупреждал Вижн, именно они, так называемые защитники, мстители, анонимные герои, повинны в том, что последнее десятилетие мир корежит в агонии. И теперь за их ошибки расплачиваются невинные, став кровавой жертвой на алтаре силы, превосходящей по мощи все, с чем они кога-либо сталкивались. Силы древней, как сама Вселенная.
[indent] Он на коленях - после все этих лет борьбы с сильными мира сего, с самим собой, попыток отделить себя от тени отца, о котором в памяти остался лишь полный разочарования взгляд, режущий больнее тупого скальпеля доктора Инсена, извлекающего застрявшие в груди осколки того, что сам Старк смел называть произведением искусства. Но, кажется, один, самый крупный и острый, так и не смогли найти - он засел в сердце, особенно остро напоминая о себе бессонными ночами. Все эти годы он хватал себя за горло и вытягивал из омута растерянности, страха, отчаяния. И теперь - наконец! - он на коленях.
[indent] Но торжествовать некому.
[indent] Генератор наночастиц искрит, жжет сквозь изодранную, пропитавшуюся своей и чужой кровью одежду, пальцы загребают темный, жирный пепел, горло саднит от едкого дыма, обоженным легким остро не хватает воздуха. Он уже все это видел - в своих кошмарах. Ванда, сама того не зная, надеясь напугать его, предрекла его судьбу. Но страха не было.
[indent] Теперь не было уже ничего.
[indent] Расколотый щит. Безвольная рука кончиками пальцев касается потускневшего молота, другая - все еще сжимает треснувший лук. С тихим потрескиванием остывает металл брони Железного Патриота, ставшего для своего хозяина последней, мучительной тюрьмой. На красном не видно красного, резкие штрихи, бледное лицо, глубокие тени вокруг всегда таких огромных, горящих жаждой нового, а теперь закрытых глаз.
[indent] - Э.Д.И.Т. - хрипит Тони, боясь услышать ответ, но надеясь на чудо, - отчет.
[indent] Прижимает к груди мальчишку, растрескавшиеся губы сочатся сукровицей. Он, раб науки, никогда не верил в бога, но сейчас был готов уверовать в кого и во что угодно, если только...
[indent] - Жизненные показатели не зафиксированы, сэр. Мне очень жа...
[indent] Он сам вырывает из костюма Питера модуль ИИ, сминая его в кулаке вместе с его фальшивым - да, черт возьми! - сочувствием. Что он может знать о сожалении? Плечи Тони сотрясаются в яростных, сухих рыданиях, пока пальцы перебирают завитки каштановых волос.
[indent] - Прости меня... мой мальчик, прости...
[indent] Шорох одежды по каменным осколкам в мертвой тишине, наступившей после прокатившейся бури сражения, звучит слишком громко, заставляя Старка бережно, словно величайшее сокровище, опустить тело паренька на бетонное крошево и подняться с колен. Он идет, посекундно оступаясь, бредет как в полубреду, не осознавая, что привлекло его внимание и что, собственно, ищет, пока взглядом не натыкается на посеревшие от пыли обрывки красной мантии, в последнем отчаянном порыве пытающиеся укрыть человека в синей робе.
[indent] Старк пытается наклонится, но ноги подгибаются и снова бросают его на колени. Он хватает Стрэнджа за плечо и переворачивает лицом вверх - тот еще жив, взгляд с трудом, но фокусируется на нем самом.
[indent] - Ты говорил, есть шанс. Скажи мне, что это он, - сипит Тони почти беззвучно, пальцы неловко перебирают ткань воротника, нащупывая складки ткани, вцепляясь в них, встряхивая чародея. - Скажи... ты, сукин сын. Скажи мне! СКАЖИ МНЕ!
[indent] Стрэндж кашляет, отхаркивая кровь вместе с какой-то маслянистой темной жижей. Превозмогая боль, криво улыбается в последний раз.
[indent] - Если скажу - не сбудется.
[indent] Стивен затихает в его руках. Тони, запрокинув голову, смотрит на вновь сгущающиеся тучи над головой, усилившийся ветер сносит в сторону вонь дыма и гари. Он понимает - это эндшпиль. Конец. Финал.
[indent] Встает. Вопреки всему, встает. Снова и навсегда. Закрывает глаза - и считает.
[indent] Раз. Дрожит под ногами земля.
[indent] Два. Воздух наливается запахом металла и тяжестью, словно свинцом.
[indent] Три...

[indent] Визг тормозов ударяет по ушам так, что становится больно. Чьи-то испуганные вскрики, встревоженные ахи, беспорядочная ругань. Он падает, когда чьи-то руки дергают его в сторону, и распахивает веки. Незамутненное солнце слепит воспаленные глаза так, что сложно рассмотреть окружающих его людей - смотрящих с беспокойством, спешащих, раздраженных.
[indent] Живых.
[indent] Тони садится, ощущая тепло нагретого полуденным солнцем асфальта и потеряно наблюдая за тем, как кричащий на него водитель такси поднимает стекло и газует. Теплый ветер мягко перебирает волосы, ссадины на лице припекает и пощипывает. Он с наслаждением вдыхает воздух, наполненный  смесью запахов хот-догов из ближайшей лавчонки и выхлопных газов. Слышит встревоженный голос, с тупым упорством спрашивающий, не нужен ли ему доктор.
[indent] Нужен. Но его не вызвать через 9-1-1. У него получилось. У чертова мага - непонятно как - получилось!
[indent] Тони поднимается на ноги, опираясь на почтовый ящик, оглядывается, обращая внимание на таблички с названием улиц, прикидывает что-то в уме и начинает пробираться сквозь столпившихся вокруг него людей. Уверенно берет курс, сначала заметно прихрамывая, потом - почти бегом. Мысль, что они все-таки победили, придает сил.
[indent] - Минус сто пятьдесят очков Гриффиндору, - на одном дыхании выпаливает Тони, когда старинная винтажная дверь с бронзовой ручкой отворяется перед ним, и буквально падает в полумрак прихожей Санкторума. - Ты, - черный от копоти палец уперся в грудь Стивена, - со своими секретами и вселенскими тайнами. Ты бесишь. Если ты еще раз... я заставлю тебя пережить все, что пришлось пережить мне.
[indent] Тони ведет, заставляя покачнуться, на мгновение темнеет в глазах, и ему невольно приходится ухватится за воротник монашеского одеяния Стрэнджа, чтобы устоять на ногах.

В Скайхолде всегда было очень шумно, гомон множества голосов, лязг тренировочных тупых мечей о погнутые перелопаченные доспехи, в которые облачают всех, кто так отчаянно желает служить в Инквизиции. Мир изменился и об этом свидетельствует хотя бы то, что Макс теперь был на свободе. Относительной. Теперь его связывали обязательства и клятвы, которые он в свою очередь дал не за просто так, но, в отличие от того же круга, Тревельян готовы были отпустить в любой момент на все четыре стороны, даже не смотря на то, что он сам по себе являлся магом.
Но он никуда и не шел по одной простой причине - некуда было.
Что у него было вне круга, если так подумать. Семья? Известная фамилия, единственная причина, по которой храмовники не особо шпыняли его в свое время, а окружающие учителя относились более мягко, родители отсылали достаточно "безвозмездной помощи", чтобы рыцарь-командор их круга не позволял своим людям слишком сильно расходится. И все-таки семья представляла из себя незнакомцев, которых он до этого никогда не видел, не помнил просто-напросто. Кто-то из магов постоянно говорил, что может припомнить лица родителей или их голоса, Максвелл же вместо этого белый лист перед собой видел. Легче было бы уже сказать, что у него этой самой семьи и нет, а то что фамилия известная, так это так... мало ли.
Усевшись на край колодца, Макс подобрал под себя одну ногу, листая одну из пыльных книг, которые он обнаружил в дальней комнате, полной паутины и пыли, в которую уже пару сотен лет так точно не заходили. Увы, вместо интересного чтива о загадках места, что подпирает небо, он листал книгу бух учета, причем далеко не эльфийскую, а более приземленную и написанную на известном уже всем языке. Кто бы тут до них не обитал, он явно имел очень серьезные проблемы с поставками продовольствия, из-за чего, похоже, крепость в итоге и покинули.
Логистика.
Макс щелкнул языком. Войны выигрываются умением планировать, а затяжные противостояния вроде того, что сейчас у них происходит, и подавно. Один из его учителей-чародеев постоянно говорил, что не в одной лишь магии преимущество, наоборот, в их случае - это только лишь минус, за который постоянно будут цепляться как за оттопыренный на заборе гвоздь. Нужно научиться быть большим, чем просто уязвимым к тени магом, способным случайно вырезать все свое окружение на фоне одержимости. Он должен, обязан, демонстрировать качества, которые сочтут полезными, даже если он сам считает их крайне скучными.
Максвелл ощущает над ухом тяжелое дыхание и как раз вовремя поворачивает голову, острая морда с твердыми наростами тычется ему в плечо, пытается дотянуться своими острыми зубами до желтых пропахших плесенью страниц, явно решив, что это нечто вкусное.
— Уйди! — Тревельян пытается отбиться от своенравного драколиска, что щелкает зубами, вытягивая блинную тощую шею. Максу очень хочется посмотреть в глаза тому умнику, что при виде этого порождения тьмы решил, что на него можно накинуть седло и обкатать.
— Ногами казенное не пинай! — недовольно ворчит конюх, показав свое лицо из-за стоил, которые до этого упорно вычищал.
— Пусть твое казенное не пытается меня сожрать! — Макс стучит корешком книги по носу и драколиск, наконец, решает, что еда такого не стоит, отходя от человека и ища себе новую жертву в качестве главного блюда. Макс нервно трясет головой, заправляет выбившиеся пряди темных волос за ухо. Это слишком шумное место, тут никогда нельзя остаться полностью одному.
Чем-то напоминает круг.
— А, милорд Инквизитор. — Он довольно машет рукой при виде знакомой фигуры. Этикет заставлял обращаться к вышестоящему по званию со всей учтивостью, но рядом не было никого, кто бы мог ему за это всыпать, а сам эльф, насколько успел понять Макс, не особо стремился быть важной шишкой в человеческом обществе. — Собираетесь вновь вершить великие дела на просторах нашего необъятного континента? И даже меня с собой не возьмете?
Шутки шутками, но Тревельян сам себя пытается убедить, что за высокими стенами морозной крепости ему вовсе не так уж и скучно... что он готов начать выть.

Как он вдруг решил признаться: неловко оказаться посреди полного зала тех, кто всегда будет с маниакальным стремлением отыскивать твои слабости и пытаться поставить тебя на ступень, что многим ниже занимаемой ими самими, в танце, о котором ты и слышал-то украдкой, не то что бы знать хотя бы пару движений? Хаха. Да что он - оказывается - вообще знает о неловкости.

На самом деле нет никакого “вдруг”. И никакого двойного дна. Тарталья не умеет признавать свою немочь только на поле боя - того, на котором ты всегда с клинками наперевес и в шаге от поражения (гибели), противника или же своей собственной. И хотя сейчас мозаичный пол зала приемов мало чем отличается от оного - в его системе внутренних координат оно совершенно точно не стоит того внимания, того значения, которым по неведомой причине принято одаривать. Уймись у него внутренняя благоговейная дрожь от посвящения в новый титул всецело - ему бы ничего не стоило под первые незнакомые ноты развернуться лицом к (не)благодарной публике, развести руками и объявить: а можно, дескать, другого кавалера для леди? А то я опасаюсь в ногах запутаться и истоптать той наверняка изящные пальчики под носками туфель.

В конце-концов, он, пусть и весьма иронично названный для них всех, проживших с пару тройку, а то и десяток его жизней, ребенком, не танцор (и не шут, хаха). Его взяли в ряды Предвестников как бойца (а еще дипломата, манипулятора, провокатора и так далее по списку). И кто-то правда что ли ждет, что он обязан оказаться хорош в танце? Ее Милость точно нет. Царица явно ожидает от него, что если танцу за пределами скрещенного оружия вдруг нужно будет обучиться во благо интересов Фатуи - то он обучится. И быстро. Вот и все.

Она выдыхает - он вдыхает. Тоже чуть резче ожидаемого. И смешливо и якобы бесхитростно фыркает (как будто бы в легких успевает осесть остро-пряный запах чужих духов, что-то с нотками сухого и разогретого на солнце, а, может, уже и вовсе тлеющего изнутри дерева):

- К примеру, женщины гораздо более самолюбивы? Самолюбие порождает чувство безнаказанности. А это опасненько, - не менее опасно, чем ощущаются “шажки” чужих пальцев с острыми (такими можно разодрать пару-тройку сонных артерий играючи, кажется) коготками по собственному плечу. - В Предвестники что, идут за прощением? Уверен, что если в глазах той, что может принимать решения, тебе вдруг не посчастливится оказаться дурой, а мне - глупцом, то никакой скидки на то, что ты носишь корсет и юбки, а я - нет, не будет. Да и знаешь… Не смогу прожевать - проглочу так. И либо подавлюсь, либо выплюну. Зависеть будет от того, что именно попало в эти зубки.

Тарталья этими самыми зубками и клацает тихо над чужим ухом. Прежде чем они-таки уходят в танец.

Бездна его побери (снова, хаха), но это во сто крат сложнее, чем прицельный выстрел в десяточку с расстояния в полсотни метров. Аякс как просто юноша искренне надеется, что не сжимает руки на ладони и талии леди слишком сильно - он кошмарно сконцентрирован и сосредоточен на всех ее полунамеках и движениях-уловках, на удивление, позволяющих и впрямь самому двигаться так, будто он точно знает, что делает.

Жест-шаг-вдох-ритм. И никакого такта, если вдуматься.

Синьора забрасывает ему ногу на бедра - и он ловит себя на том, что спускает руку с ее поясницы ниже. Сам себя оправдывая в тот момент: всего лишь для устойчивости. Ведь центр тяжести чужого тела смещается. Жаль, от досадливого прищура, когда пальцы таки мажут по коже в отвратительно откровенном разрезе на бедре, оно не спасает. Аякс не хотел бы позволять себе лишнего - он просто не считает, что имеет на это право ( как и время, как и желание).

Хотя короткие рыжие волоски на загривке все равно поднимаются дыбом, под аккомпанемент хлесткого звука; чужие светлые волосы проходятся самыми кончиками по мраморному полу как плетью из замаха. Тарталья слышал, что одним из арсенала своих оружий Восьмая кнут и держит. И теперь никак не может отделаться от навязчивого желания глянуть одним глазком, как та с ним управляется.

На пол между тем названная Прекрасной леди в том числе сползает каплей ртути - такая же смертоносная отрава. Ее в какой-то момент Одиннадцатый вздергивает не законченности, не апогея красивого танцевального движения ради - ему просто вот теперь-то откровенно неловко. Не потому что в касаниях к ногам, от колен и по направлению к бедрам, есть нечто неприличное (это же танго, о котором он ничего не знает, хаха). Аяксу несвободно от россыпи едких мурашек по предплечьям и даже стеснительно от слабого и теплого давления внизу живота.

Какое, blyat’, фиаско.

Танец заканчивается, остро режет по слуху финальными высокими нотами гипнотической (кто это вообще придумал? Сама Бездна, не иначе), а он думает: я не готов. Точно также, как и начинать, вот так резко обрывать оный - со странным чувством душной неудовлетворенности.

Хотя, может, это в зале просто жарковато, людей (и нелюдей) то сколько, хаха.

- Миледи умеет быть щедра на комплименты? - он посмеивается, старательно перемежая свое привычное и беззаботное веселье с едва заметно, но сбившимся дыханием, и смотрит прямо. Что, в общем-то, фатальная ошибка. Ведь в отличие от легкой и раздражающей тесноты в самом себе, не ощутить, не понять никоим образом, что зрачки у него успевают сожрать с треть небесно-голубой радужки, расширившись. - Вот уж не думал. Позволишь?

Красивый жест хорошего тона: когда Тарталья ту ее ладонь, к которой вернулся придерживающим жестом собственной руки, тянет ближе. Это не поцелуй, нет, поцелуй бы стал кошмарной и обесценивающей слишком многое из этих маленьких и незначительных побед (а он правда считает, что только что справился с весьма сложной задачкой; как там говорит Тоня, с задачкой со звездочкой?) пошлостью. Это этикет. Сухое касание к тыльной стороне. Благодарность юноши ко вниманию леди.

Только вот во время этого прикосновения Тарталья в кой-то веке перестает улыбаться. Он смотрит - взгляд ложится на чужое лицо как будто снизу вверх - с кристально ясным осознанием: женщина перед ним чертовски опасна.

Хотя и еще до конца не понимает, почему именно.

[indent] Они проиграли.
[indent] Они не имели на это права. Только не он. Не после Афганистана, не после Заковии. Не после того, как в сиянии прожекторов и направленных на него тысяч восторженных глаз называл себя их щитом. Все эти годы он шел к искуплению, но лишь становился причиной новых смертей. Действие рождает противодействие, так? Об этом предупреждал Вижн, именно они, так называемые защитники, мстители, анонимные герои, повинны в том, что последнее десятилетие мир корежит в агонии. И теперь за их ошибки расплачиваются невинные, став кровавой жертвой на алтаре силы, превосходящей по мощи все, с чем они кога-либо сталкивались. Силы древней, как сама Вселенная.
[indent] Он на коленях - после все этих лет борьбы с сильными мира сего, с самим собой, попыток отделить себя от тени отца, о котором в памяти остался лишь полный разочарования взгляд, режущий больнее тупого скальпеля доктора Инсена, извлекающего застрявшие в груди осколки того, что сам Старк смел называть произведением искусства. Но, кажется, один, самый крупный и острый, так и не смогли найти - он засел в сердце, особенно остро напоминая о себе бессонными ночами. Все эти годы он хватал себя за горло и вытягивал из омута растерянности, страха, отчаяния. И теперь - наконец! - он на коленях.
[indent] Но торжествовать некому.
[indent] Генератор наночастиц искрит, жжет сквозь изодранную, пропитавшуюся своей и чужой кровью одежду, пальцы загребают темный, жирный пепел, горло саднит от едкого дыма, обоженным легким остро не хватает воздуха. Он уже все это видел - в своих кошмарах. Ванда, сама того не зная, надеясь напугать его, предрекла его судьбу. Но страха не было.
[indent] Теперь не было уже ничего.
[indent] Расколотый щит. Безвольная рука кончиками пальцев касается потускневшего молота, другая - все еще сжимает треснувший лук. С тихим потрескиванием остывает металл брони Железного Патриота, ставшего для своего хозяина последней, мучительной тюрьмой. На красном не видно красного, резкие штрихи, бледное лицо, глубокие тени вокруг всегда таких огромных, горящих жаждой нового, а теперь закрытых глаз.
[indent] - Э.Д.И.Т. - хрипит Тони, боясь услышать ответ, но надеясь на чудо, - отчет.
[indent] Прижимает к груди мальчишку, растрескавшиеся губы сочатся сукровицей. Он, раб науки, никогда не верил в бога, но сейчас был готов уверовать в кого и во что угодно, если только...
[indent] - Жизненные показатели не зафиксированы, сэр. Мне очень жа...
[indent] Он сам вырывает из костюма Питера модуль ИИ, сминая его в кулаке вместе с его фальшивым - да, черт возьми! - сочувствием. Что он может знать о сожалении? Плечи Тони сотрясаются в яростных, сухих рыданиях, пока пальцы перебирают завитки каштановых волос.
[indent] - Прости меня... мой мальчик, прости...
[indent] Шорох одежды по каменным осколкам в мертвой тишине, наступившей после прокатившейся бури сражения, звучит слишком громко, заставляя Старка бережно, словно величайшее сокровище, опустить тело паренька на бетонное крошево и подняться с колен. Он идет, посекундно оступаясь, бредет как в полубреду, не осознавая, что привлекло его внимание и что, собственно, ищет, пока взглядом не натыкается на посеревшие от пыли обрывки красной мантии, в последнем отчаянном порыве пытающиеся укрыть человека в синей робе.
[indent] Старк пытается наклонится, но ноги подгибаются и снова бросают его на колени. Он хватает Стрэнджа за плечо и переворачивает лицом вверх - тот еще жив, взгляд с трудом, но фокусируется на нем самом.
[indent] - Ты говорил, есть шанс. Скажи мне, что это он, - сипит Тони почти беззвучно, пальцы неловко перебирают ткань воротника, нащупывая складки ткани, вцепляясь в них, встряхивая чародея. - Скажи... ты, сукин сын. Скажи мне! СКАЖИ МНЕ!
[indent] Стрэндж кашляет, отхаркивая кровь вместе с какой-то маслянистой темной жижей. Превозмогая боль, криво улыбается в последний раз.
[indent] - Если скажу - не сбудется.
[indent] Стивен затихает в его руках. Тони, запрокинув голову, смотрит на вновь сгущающиеся тучи над головой, усилившийся ветер сносит в сторону вонь дыма и гари. Он понимает - это эндшпиль. Конец. Финал.
[indent] Встает. Вопреки всему, встает. Снова и навсегда. Закрывает глаза - и считает.
[indent] Раз. Дрожит под ногами земля.
[indent] Два. Воздух наливается запахом металла и тяжестью, словно свинцом.
[indent] Три...

[indent] Визг тормозов ударяет по ушам так, что становится больно. Чьи-то испуганные вскрики, встревоженные ахи, беспорядочная ругань. Он падает, когда чьи-то руки дергают его в сторону, и распахивает веки. Незамутненное солнце слепит воспаленные глаза так, что сложно рассмотреть окружающих его людей - смотрящих с беспокойством, спешащих, раздраженных.
[indent] Живых.
[indent] Тони садится, ощущая тепло нагретого полуденным солнцем асфальта и потеряно наблюдая за тем, как кричащий на него водитель такси поднимает стекло и газует. Теплый ветер мягко перебирает волосы, ссадины на лице припекает и пощипывает. Он с наслаждением вдыхает воздух, наполненный  смесью запахов хот-догов из ближайшей лавчонки и выхлопных газов. Слышит встревоженный голос, с тупым упорством спрашивающий, не нужен ли ему доктор.
[indent] Нужен. Но его не вызвать через 9-1-1. У него получилось. У чертова мага - непонятно как - получилось!
[indent] Тони поднимается на ноги, опираясь на почтовый ящик, оглядывается, обращая внимание на таблички с названием улиц, прикидывает что-то в уме и начинает пробираться сквозь столпившихся вокруг него людей. Уверенно берет курс, сначала заметно прихрамывая, потом - почти бегом. Мысль, что они все-таки победили, придает сил.
[indent] - Минус сто пятьдесят очков Гриффиндору, - на одном дыхании выпаливает Тони, когда старинная винтажная дверь с бронзовой ручкой отворяется перед ним, и буквально падает в полумрак прихожей Санкторума. - Ты, - черный от копоти палец уперся в грудь Стивена, - со своими секретами и вселенскими тайнами. Ты бесишь. Если ты еще раз... я заставлю тебя пережить все, что пришлось пережить мне.
[indent] Тони ведет, заставляя покачнуться, на мгновение темнеет в глазах, и ему невольно приходится ухватится за воротник монашеского одеяния Стрэнджа, чтобы устоять на ногах.

[indent] Они проиграли.
[indent] Они не имели на это права. Только не он. Не после Афганистана, не после Заковии. Не после того, как в сиянии прожекторов и направленных на него тысяч восторженных глаз называл себя их щитом. Все эти годы он шел к искуплению, но лишь становился причиной новых смертей. Действие рождает противодействие, так? Об этом предупреждал Вижн, именно они, так называемые защитники, мстители, анонимные герои, повинны в том, что последнее десятилетие мир корежит в агонии. И теперь за их ошибки расплачиваются невинные, став кровавой жертвой на алтаре силы, превосходящей по мощи все, с чем они кога-либо сталкивались. Силы древней, как сама Вселенная.
[indent] Он на коленях - после все этих лет борьбы с сильными мира сего, с самим собой, попыток отделить себя от тени отца, о котором в памяти остался лишь полный разочарования взгляд, режущий больнее тупого скальпеля доктора Инсена, извлекающего застрявшие в груди осколки того, что сам Старк смел называть произведением искусства. Но, кажется, один, самый крупный и острый, так и не смогли найти - он засел в сердце, особенно остро напоминая о себе бессонными ночами. Все эти годы он хватал себя за горло и вытягивал из омута растерянности, страха, отчаяния. И теперь - наконец! - он на коленях.
[indent] Но торжествовать некому.
[indent] Генератор наночастиц искрит, жжет сквозь изодранную, пропитавшуюся своей и чужой кровью одежду, пальцы загребают темный, жирный пепел, горло саднит от едкого дыма, обоженным легким остро не хватает воздуха. Он уже все это видел - в своих кошмарах. Ванда, сама того не зная, надеясь напугать его, предрекла его судьбу. Но страха не было.
[indent] Теперь не было уже ничего.
[indent] Расколотый щит. Безвольная рука кончиками пальцев касается потускневшего молота, другая - все еще сжимает треснувший лук. С тихим потрескиванием остывает металл брони Железного Патриота, ставшего для своего хозяина последней, мучительной тюрьмой. На красном не видно красного, резкие штрихи, бледное лицо, глубокие тени вокруг всегда таких огромных, горящих жаждой нового, а теперь закрытых глаз.
[indent] - Э.Д.И.Т. - хрипит Тони, боясь услышать ответ, но надеясь на чудо, - отчет.
[indent] Прижимает к груди мальчишку, растрескавшиеся губы сочатся сукровицей. Он, раб науки, никогда не верил в бога, но сейчас был готов уверовать в кого и во что угодно, если только...
[indent] - Жизненные показатели не зафиксированы, сэр. Мне очень жа...
[indent] Он сам вырывает из костюма Питера модуль ИИ, сминая его в кулаке вместе с его фальшивым - да, черт возьми! - сочувствием. Что он может знать о сожалении? Плечи Тони сотрясаются в яростных, сухих рыданиях, пока пальцы перебирают завитки каштановых волос.
[indent] - Прости меня... мой мальчик, прости...
[indent] Шорох одежды по каменным осколкам в мертвой тишине, наступившей после прокатившейся бури сражения, звучит слишком громко, заставляя Старка бережно, словно величайшее сокровище, опустить тело паренька на бетонное крошево и подняться с колен. Он идет, посекундно оступаясь, бредет как в полубреду, не осознавая, что привлекло его внимание и что, собственно, ищет, пока взглядом не натыкается на посеревшие от пыли обрывки красной мантии, в последнем отчаянном порыве пытающиеся укрыть человека в синей робе.
[indent] Старк пытается наклонится, но ноги подгибаются и снова бросают его на колени. Он хватает Стрэнджа за плечо и переворачивает лицом вверх - тот еще жив, взгляд с трудом, но фокусируется на нем самом.
[indent] - Ты говорил, есть шанс. Скажи мне, что это он, - сипит Тони почти беззвучно, пальцы неловко перебирают ткань воротника, нащупывая складки ткани, вцепляясь в них, встряхивая чародея. - Скажи... ты, сукин сын. Скажи мне! СКАЖИ МНЕ!
[indent] Стрэндж кашляет, отхаркивая кровь вместе с какой-то маслянистой темной жижей. Превозмогая боль, криво улыбается в последний раз.
[indent] - Если скажу - не сбудется.
[indent] Стивен затихает в его руках. Тони, запрокинув голову, смотрит на вновь сгущающиеся тучи над головой, усилившийся ветер сносит в сторону вонь дыма и гари. Он понимает - это эндшпиль. Конец. Финал.
[indent] Встает. Вопреки всему, встает. Снова и навсегда. Закрывает глаза - и считает.
[indent] Раз. Дрожит под ногами земля.
[indent] Два. Воздух наливается запахом металла и тяжестью, словно свинцом.
[indent] Три...

[indent] Визг тормозов ударяет по ушам так, что становится больно. Чьи-то испуганные вскрики, встревоженные ахи, беспорядочная ругань. Он падает, когда чьи-то руки дергают его в сторону, и распахивает веки. Незамутненное солнце слепит воспаленные глаза так, что сложно рассмотреть окружающих его людей - смотрящих с беспокойством, спешащих, раздраженных.
[indent] Живых.
[indent] Тони садится, ощущая тепло нагретого полуденным солнцем асфальта и потеряно наблюдая за тем, как кричащий на него водитель такси поднимает стекло и газует. Теплый ветер мягко перебирает волосы, ссадины на лице припекает и пощипывает. Он с наслаждением вдыхает воздух, наполненный  смесью запахов хот-догов из ближайшей лавчонки и выхлопных газов. Слышит встревоженный голос, с тупым упорством спрашивающий, не нужен ли ему доктор.
[indent] Нужен. Но его не вызвать через 9-1-1. У него получилось. У чертова мага - непонятно как - получилось!
[indent] Тони поднимается на ноги, опираясь на почтовый ящик, оглядывается, обращая внимание на таблички с названием улиц, прикидывает что-то в уме и начинает пробираться сквозь столпившихся вокруг него людей. Уверенно берет курс, сначала заметно прихрамывая, потом - почти бегом. Мысль, что они все-таки победили, придает сил.
[indent] - Минус сто пятьдесят очков Гриффиндору, - на одном дыхании выпаливает Тони, когда старинная винтажная дверь с бронзовой ручкой отворяется перед ним, и буквально падает в полумрак прихожей Санкторума. - Ты, - черный от копоти палец уперся в грудь Стивена, - со своими секретами и вселенскими тайнами. Ты бесишь. Если ты еще раз... я заставлю тебя пережить все, что пришлось пережить мне.
[indent] Тони ведет, заставляя покачнуться, на мгновение темнеет в глазах, и ему невольно приходится ухватится за воротник монашеского одеяния Стрэнджа, чтобы устоять на ногах.[

[indent] Отчасти умом я понимаю, что несправедлива с Райаном. То, как я скрывала от него информацию о его ребенке, видя, что это мучает его, терзает, заботит (что странно, ведь Хадсон всегда был самодовольным ублюдком, обожавшим только себя самого), и все равно молчала. Использовала его, когда мне это было нужно, но даже не пыталась поставить себя на его место. Сказала только тогда, когда этого потребовала ситуация, чтобы провести ритуал по спасению моих друзей. На его же чувства мне было плевать. Чем, в таком случае, я отличаюсь от него? Чем я лучше? Я привыкла отталкивать близких, считая, что они всегда должны мне, словно это в порядке вещей, но где-то в глубине подсознания понимаю, что я забираю больше, чем отдаю им. Иногда мне кажется, что я плохой человек. Я настырная, любознательная и достигаю своих целей любой ценой. Я – искательница правды, и всегда докопаюсь до сути, но не всегда цель оправдывает средства, а мне незнакомы компромиссы.
[indent] Если признаться самой себе, то я знаю правду. Я злюсь на Райана за то, что он не смог бороться за мою мать, за меня, даже если и не знал о моем существовании. Виню его за бесхребетность, но прекрасно понимаю, что восемнадцатилетний юноши вряд ли смог бы противостоять своему влиятельному отцу. Тогда к чему эти пустые обвинения? Хадсон не зло во плоти, но я не могу избавиться от ощущения, что мне проще свалить вину на одного человека, ведь так мне будет гораздо проще справиться с многогранностью этого мира, в котором нет только черно-белых красок. Никто не идеален, мне ли не знать. Я считала Люси злобным призраком, а она оказалась одинокой девочкой, которой пришлось противостоять всему городу. И в итоге не выиграть этот бой.
[indent] - Ну, конечно, ты должен знать, - перекривливаю я  своего временного спасителя, и понимаю, что меня бесит тот факт, что привлечь пришлось именно Хадсона. Приток раздражения подступает к горлу, когда отец пытается меня остановить и поговорить. Передергиваю плечами от мысли о том, что назвала Райана своим папой. Стоит ли привыкать? Подавляю в себе желание развернуться и высказать все, что я думаю о человеке, являющимся мне биологическим родителем, и не понимаю, с чего вдруг меня одолевает такая реакция. В прошлый раз, когда я позвала Райана на ритуал, я подвергала его опасности. Он мог пострадать, и в глубине души, как бы я не злилась на него и не отталкивала, мне не хотелось снова заставлять его рисковать собой ради меня. В этом ли причина того, что я хотела бы вычеркнуть Хадсонов из своей жизни? Или все-таки отпечаток всего рода остался и на моем биологическом предке, а я, как могла, хотела откреститься от всей той подлости и коварства, что они извергли своими действиями. Райан меньше походит на Эверета сейчас, чем в момент нашей первой встречи. Он сильно изменился, не могу этого не признавать. Но я все-таки не готова так скоро впустить его в свою жизнь и свое сердце. Мне нужно время, а этот человек времени мне не дает.
[indent] Остановившись, разворачиваюсь к собеседнику и внимательно изучаю его лицо, хотя мыслями я далеко не здесь. Размышляю о том, куда успею к полуночи и как лучше поступить. Попросить Райана отвезти меня к моей машине или все-таки не делать огромный крюк, а забрать из дома необходимые вещи для ритуала и направиться сразу к побережью, чтобы точно не просрать оставшееся мне время. Выдыхаю, понимая, что не смогу избавиться от компании отца на ближайшее время и стоит еще раз попросить его о помощи. Не знаю, что меня выводит из себя больше – собственная несамостоятельность или его компания. Вероятнее всего, все-таки первое. Я не зря избегаю Хадсона, так как не хочу лишний раз давать ему повод надеяться на восстановление отношений. Не уверена, что готова к этому сейчас и давать пустых надежд ему тоже не горю желанием. Кажется, я опасаюсь разочаровать его, как он отчасти успел разочаровать меня. Нахожу в себе многие черты, присущие именно ему, и боюсь однажды стать похожей на своего деда, который ни во что не ставит жизни других.
[indent] - Мне нужно на северный пляж, - проговариваю я, - Только сначала мне нужно взять из дома кое-какие вещи, - уточнять я не собираюсь. Чем меньше Райан знает о моих делах, тем меньше шансов у него помешать мне. Или отчитать. Не хочу, чтобы он отчитывал меня, как делал Карсон в свое время, мне хватает одного отца-педанта, который и без того знает обо мне больше, чем мне хотелось бы. – Это не свидание, - фыркаю и раздражаюсь, что мысли у Райана только об одном. Я не глупый подросток, считающий, что нет ничего лучше тайного свидания в малолюдном месте. Я взрослая женщина, такой, по крайней мере, себя считаю, я имею право на личную жизнь, которую не стоит скрывать. А пощекотать нервы или заняться вещами поинтереснее можно совершенно в других местах. – Жаль, эта отмазка часто работала, - проговариваю тише, смеясь про себя. Сменяю гнев на милость. Компания второго отца в такое время не самая худшая, хоть блондин вряд ли презентует на звание отца года. Но, стоит признать, что в его присутствии мне будет спокойнее, чем в одиночку. Подстраховка не помешает. Вряд ли это тот случай, когда можно положиться на старшего, но все-таки логично, что одной мне так будет менее комфортно. Все может пойти не так, и Хадсон сможет либо прийти на помощь, либо позвать тех, кто в состоянии мне ее оказать.
[indent] - Нет, дело не в парне, хотя меня умиляет твоя забота о моей личной жизни, - слегка подкалываю я своего родителя, ухмыляясь легкой ехидной улыбкой. Почти беззлобной. Почти. – Мне нужно… - запинаюсь, подбирая слова. Что я должна ему ответить? Прости, Райан, я снова вызываю злобного духа, запертого в хранилище исторического клуба, чтобы он не навредил моим друзьям? А занимаюсь я этим в одиночку, потому что сама своими действиями позволила ему сбежать. Вдобавок еще дюжине других. Из горла вырывается хриплый звук, когда я не нахожу слов для объяснения. Выдыхаю и… внезапно ощущаю себя такой беспомощной… Ненавижу это чувство! Ненавижу чувствовать себя бессильной раскрыть загадку и защитить тех, кто мне дорог. – Мне просто нужно туда, ладно? Если не хочешь, можешь мне не помогать, - отгораживаюсь обычной своей привычкой выстраивать стену, словно обидчивый подросток. Не знаю, откуда это во мне, но мне проще сделать все самой, чем попытаться что-то кому-то объяснить. – Я сама найду дорогу, - только бы добраться до своей машины, брошенной черт знает где. Останавливаясь на перекрестке, я делаю вид, что не замечаю подошедшего отца, прилипшего ко мне, словно репях. Неужели эта черта тоже наша общая? – Ладно, я расскажу по дороге, - сдаюсь после очередных слов в мою сторону. Сколько бы я не строила из себя сильную и независимую, я понимаю две вещи: успеть я могу только с чьей-то помощью и то, что я не зря позвонила именно Райану, а не кому-то из друзей или отчиму. Нет, это не значит, что им я дорожу меньше других, хотя, черт дери, я в жизни не признаюсь в этом, просто сомневаюсь, что у Хадсона есть реальное право указывать мне, что делать (хотя даже Карсону уже это не под силу) и он, вероятно, не сможет отговорить меня не делать то, что я задумала.
[indent] - Помнишь, исторический клуб на Каштановой улице? – захожу я издалека, устремляя взгляд в ночное влажное после прошедшего дождя шоссе. – Там есть… был склад со всякими вещами, которые не следует открывать. – Упоминать о том, что я вытащила шаль для воскрешения, я все-таки не стану. – Так вот после недавних событий эти ячейки открылись и выпустили наружу то, что лучше было бы держать закрытым. И теперь нацелились на Джордж и на остальных, - потому что в данную минуту они находятся рядом с ней и охраняют нашу подругу. – Есть ритуал, который позволит мне отогнать духа от нее. – Затыкаюсь, думая, следует ли говорить следующую фразу, и все же решаюсь, - И привязать его ко мне, - я сжимаю в руке глиняного голема, который вытащила из заранее приготовленной сумки. Мы только что забрали ее из моего дома, вот только мне пришлось влезть через окно, чтобы Карсон не заметил моего появления. – Знаю, это не совсем то, что ты хотел услышать, - и лучше бы, конечно, мне пришлось бежать к кому-то на тайное свидание, вот только это не в моем стиле. Я сделаю все, лишь предотвратить (или, скорее, отвадить) беду, вновь свалившуюся на голову моим друзьям. И снова из-за меня. Может быть, мне вообще не стоит никого подпускать к себе. Они всегда страдают, просто потому что всегда поддерживают мои безумные идеи. Избавление от Аглейки стало желанной, но короткой победой. И теперь я должна все исправить. Никогда не была подвластна суицидальным мыслям, но в последнее время я все чаще вспоминаю свою мать, которая осталась совершенно одна, и все больше верю в то, что проклятье, которое преследует меня, не имеет магической силы. Оно больше похоже на необходимость постоянного одиночества, ведь только так я больше не смогу никого подвергнуть опасности.
[indent] Зачем я рассказала Райану о своих планах? Я ведь всегда стараюсь держать его и отца в неведении всех сверхъестественных событий. Кажется, это проблема детей и их родителей. Первые стараются все скрыть, чтобы не волновать старших. Теперь же я словно делюсь сокровенным с тем, кого не готова принимать в семью, словно сама даю шанс на строительство наших отношений раньше времени. Хотя, стоит признать, мужчина здорово мне помог, и не знаю, вдруг я никогда не была бы готова пойти ему навстречу, если б нам не пришлось сталкиваться в противостоянии очередным проблемам?
[indent] - Не хочешь мне что-нибудь сказать? – теряю я терпение, не зная, что вообще хочу сейчас услышать от человека, с которым совсем недавно обнаружила кровную связь. Многие скажут, что близкое родство может ничего не значить для тех, кто не готов стать семьей, кто не стремится к этому и даже отрекается. Но после известия о том, что на самом деле я никакая не Дрю, я словно потеряла часть себя, словно почва ушла из-под моих ног, затаскивая меня в болото растерянности. И, может быть, без Райана я так и не смогу выяснить, кто я на самом деле? Не хочу иметь ничего общего с семьей, причастной к убийству двенадцати членов экипажа морского судна, но младший Хадсон все же не так безнадежен, как я ожидала. Стоит отдать ему должное.

Вегас не признает границ: в положении сына второй семьи есть неоспоримые преимущества — оправдывать дерьмовые ожидания слишком просто. С самого детства в нем видят лишь отпрыска тупиковой ветви — легко побеждать тех, кто тебя недооценивает. С пеленок его нарекли чудовищем, и это удобно — ему никогда не требовалось следовать нормам морали. Даже родной отец...

В жизни Вегаса действительно нет границ, но есть крепкая, непробиваемая стена. Ее размерам могла бы позавидовать Великая Китайская, да и скелетов в ней замуровано куда меньше, чем в той, о которую Вегас всю жизнь пытается не разбиться. Его отец — словно криво построенное ограждение тюрьмы для смертников: убогий кирпич, тонущий в свинцовых облаках, колючая проволока под вечным напряжением и слюни, капающие с клыков бешеных собак. Безнадега. Безнадега?

Именно эта стена долгие годы, — Вегас об этом даже не подозревал, — скрывает от него очевидные истины, которых так не хватает для комфортного существования. А может быть их выбивают из светлых мозгов кулаки, крепкие подошвы, неизменные каблуки, которые лишают ударами дыхания. Но лучше его, чем брата. Вегас не знает, почему не прекращает попытки взобраться, перевалить через острые зубья туда, в неизвестное. При полном отсутствии информации о территории за границами тюрьмы, есть шанс получить вместо награды за побег наказание. В такие минуты ему кажется, что даже смерть будет лучше его существования. В них его якорь — слепая любовь к брату, — служит настоящей удавкой.

Вегас улыбается. Иногда это сияющая маска, призванная соответствовать образу золотого ребенка. Иногда — волчий оскал. Или лучше сказать — шакалий? Настоящие хищники — основная семья. Они же всегда жрали ту падаль, которую им оставляли. Мысль, отдающая трупным смрадом, всегда отравляла его душевное равновесие. Зависть. Зависть?

Зависть. У нее кислый привкус ревности к отношениям сына и отца; послевкусие лайма и наркотического дурмана.

Вегас долгие годы верит, что стена, разбивающая жизнь и личность напополам, нерушима. Но уже больше недели он понимает, как сильно ошибался. Его встречи с отцом учащаются.

В первый раз он натыкается на трещину в камне где-то в дешевом мотеле на половине пути от Сонгкла в Наративат.

— Ты просто падаль, — у отца тяжелая рука.

Он всегда бьет по лицу. Раньше Вегасу кажется, что все дело в инстинктах, древних, как человеческая натура: унизить, оставить всем видную метку, заклеймить худшего сына. Но сегодня он понимает — все дело в том, что он мало похож на отца. Тонкие острые хищные черты лица достались ему от матери. Отец и правда метился не по нему. Он поднимал руку на мать?

Мысль мерзкая, как вкус дождевой воды в шторм: скрипит грязью на зубах, хранит все тот же аромат трупной гнили. А было ли все, что он знал, правдой? Когда он начал сомневаться?

Обычно, Вегас всерьез не огрызается. Он не боится — его навыки куда лучше, чем у половины лучших телохранителей отца. Но не у брата. Да, возможно, Вегас не так крут, как Порш, Кинн или Питт... Даже имя отдается в груди застарелой болью. В игры с вымещением ненависти к себе можно вдвоем играть.

У Вегаса не такая тяжелая рука, но остро отточенные навыки. Если его отец — как дубина, сжатая в крепких руках, то Вегас — это пуля. Метко, четко. Одного удара хватает, чтобы откинуть отца к стене. Это странно. Это дико. Это словно не он, не тот Вегас, который смотрит из зеркала каждый день.

— Да насрать. Я это получил от тебя. Я такой же как ты. Все, чему ты научил меня, — Вегас не кричит.

Ему не нравятся итальянские драмы. Сволочная вежливость дает куда лучшие результаты в любых ситуациях. Для того, чтобы выбесить и запугать, ему не надо использовать видимость дикости. Он сумасшедший. А сумасшедшим к лицу смокинг, очки и умная книга в руках.

— Проигрывать, — Вегас выплевывает это слово, тянет его по слогам. Впервые с момента, как позволил уйти Питу, он счастлив.

Это счастье граничит с безумием. Он снова и снова вспоминает простую истину, которая столько лет от него ускользает. Дело не в нем. Дело в том, что его отец — редчайший мудак.

— Что ты сказал? — опасно щурится отец.

Где-то за дверью ежатся от ужаса лучшие телохранители. Они хотели бы оглохнуть, ослепнуть. Оказаться от эпицентра неминуемой боли как можно дальше. Но внезапный штиль, устанавливающийся после грохота, их даже сильнее пугает. По лицу кхуна, который выходит минуту спустя, невозможно ничего прочитать. Только в мертвых глазах, в которые попадает бурая кровь из рассеченной брови, пугающая до ужаса ярость. Телохранители забывают, как дышать. Но Вегасу наплевать.
Пусть кожа болит от наливающихся синяков, и распухающая рука говорит о повреждении, которое стоит показать врачу, он торжествует. Это пока не победа. Не новая жизнь. Не шаг вперед. Это всего лишь первая трещина в давящей с детства стене. И за ней чудится кислород, а не адское пламя. Они с братом теперь обязательно будут в порядке.

Однажды. Когда Вегас решит пару мелких проблем. Одна из которых — найти способ вернуть себе то, что случайно сломал. Сломал до того, как осознал, какое сокровище ему чисто случайно досталось.
Но станет ли он возвращать?

Вегас ненавидит Наративат — редкостная дыра. Будь его воля, и деловых партнеров в этом месте у него не осталось бы. Но на лодках куда проще транспортировать оружие и наркотики, на которых построен весь бизнес его семьи. Именно поэтому он не собирается задерживаться в Наративате ни на день, ни на час, ни на секунду сверх необходимого. Встреча с новым партнером затягивается. Из-за подписанных спустя месяце переговоров бумаг Вегас выходит в ночь: время сумасшедших, влюбленных и местных карманников.

— Оставайся, — предлагает ему Пат.

Распорядитель семьи в этих местах всегда изображал к нему искреннее расположение. И пусть Вегас и раньше замечал, насколько улыбка не касается его глаз, только сейчас это начало вызывать у него отторжение. Раньше Вегас думал, что не заслужил другого. Разве это действительно изменилось?

— Ночь на дворе, — камуфлируя под заботу попытку выслужиться, добавляет Пат отечески.

«Эй, — думает Вегас, — ты старше меня на три года, один месяц и два дня. Этого для подобного поведения маловато, не находишь?»

Но вежливо улыбается. Раскланивается. Обещает быть осторожнее. И уходит, прикрываясь срочными делами.
Его план закрыт на ближайшие три месяца. Стараясь избавиться от щемящего чувства потери, Вегас мечется между делами, как раненная собака. Но все бесполезно. Его тянет в Крунгтеп с того самого момента, когда Порш выходит на связь.

— Мне нужна твоя помощь, — говорит ему Порш.

У мальчика все задатки иждивенки. Он очень быстро привыкает пользоваться Вегасом. Раньше это казалось милым. Сейчас — немного, самую малость, раздражает. Даже бесит. Но Вегас видит свой шанс, поэтому улыбается:

— У меня есть своя цена.

Он превышает все возможные скоростные ограничения по пути в столицу. Нет смысла торопится, но Вегасу кажется, что от этого зависит его жизнь.
Вегасу хочется убедить себя, что дело в привязанности к Поршу и бессмысленной надежде на взаимность. Но это неправда. Стоит прикрыть глаза, в тенях и убожестве появляется вовсе не смуглый любовник кузена. Гладкие мышцы, бледная кожа, следы усталости. Татуировка, которая гладит его против шерсти самим фактом своего существования.

Блядь.

Вегас верит, что о любви знает все. Верит, что он по-настоящему влюбляется в Порша. Он ни хрена не знает о своих чувствах до прошлой недели. И это его раздражает. Вегасу хочется убивать.
Вегас не может позволить себе убивать. Впервые в жизни он думает, что если немного — хоть немного — исправится, возможно, он получит свой шанс починить то, что сломал.
Гадство.

— Я не знаю ничего об этой фотографии, — говорит Вегас Поршу. — Но я знаю того, кто может помочь. Но у меня есть своя цена. Тебе решать.

Эта цена неподъемная. Все еще видящий в Порше что-то светлое, Вегас думает — тот откажется. Не даст ни шанса. Когда Порш соглашается, Вегас чувствует бешенство. Впервые за долгое время ему хочется вмазать по смазливой мордашке женушки кузена. Но он сдерживается, как бы не хотелось орать: «он так защищал вас, а ты так просто решился его продать?!»

В конечном итоге Вегас сам занижает цену. Он уверен, Порш согласился бы притащить Пита и в загородный дом, а может и наручниками сковать. Но просит лишь устроить им с Питом встречу у бара. Это не безопасно. Здесь полно людей основной семьи, а у них много поводов смерти Вегасу желать. К тому же, нет причин верить, что Порш не разводит его, чтобы на блюдечке, обвязанного бантиком, на десерт муженьку поймать.
Но в отблесках таблички «The Root» не ощерившиеся оружием телохранители Кинна. Сердце заходится. Дергается и ноет палец, выдавая, что эмоции выходят из-под контроля. А глаза начинает щипать.

Пит бледнее, чем в те времена, когда следует за ним по пятам. Он выглядит уставшим, разбитым. Копией того себя, который исподволь — эти воспоминания приходят слишком поздно, а осознание их значения — неприлично запаздывают, — всегда заботился о непутевом отпрыске второй семьи.
В руках у Пита пачка сигарет. И Вегас хотел бы верить, что он действительно вышел, потому что в организме нехватка никотина. Но ему кажется, что Пит просто пытался сбежать.
В свете неона и уличных фонарей он выглядит угловато, гротескно — словно сошедшим с дорогой картины. Он хлопает себя по карманам. Знакомый жест. Но его зажигалка осталась в чужих руках, из которых сам он сбежал.
Пальцы немного дрожат, когда Вегас вытаскивает простенькую зажигалку с памятной гравировкой и предлагает Питу огня.

Вместо благодарности, — закономерно, чего еще монстру ждать? — получает лишь слепое дуло, направленное в грудь.
В столице жара. И металл не холодный — он обжигает через слои ткани. Или все дело во взгляде, в котором смешались болезненная паника, усталость и затравленность.
Пит совсем не похож на того, кто смеялся в лицо угрозам. Кто до последнего сопротивлялся. Вегас так долго старался его поломать. Поломал. Доволен, блядь?

Вегас делает шаг вперед, приближается. Они уже это проходили. Ему ничего не стоит выбить пистолет из руки. Вряд ли сил Пита хватит сопротивляться. Их странная связь честнее, чем все, что когда-то было в жизни у Вегаса. Пит мог ненавидеть его. Пит наверняка ненавидел его. И в то же время он оставался единственным в этом огромном мире, кто на деле о Вегасе позаботился.

Вегас никогда не хотел убивать Пита. И сейчас верил — это честно, острое, на изломе — взаимно.

— Если это поможет, стреляй. Пит, извини. Слышишь. Извини меня. Если это может хоть что-то исправить, — Вегас сжимает пальцами его запястье, поднимает руку.

Под его рубашкой — бронежилет. Он только вернулся из Наративата, где добрая треть населения с радостью согласилась бы старшего сына второй семьи убрать. Не за деньги, о, нет, они сами бы доплатили за такой заказ. Если Пит действительно хочет убить его, если это поможет его собрать из осколков, на которые Вегас разбил — бессмысленно в грудь стрелять.
Он поднимает руку так, что дуло упирается в лоб. Близко. Остро. Глаза в глаза.

— Мне сделать еще шаг? — спрашивает Вегас — тихо, сипло.

Может, так будет лучше. Глядя в глаза, Вегас чувствует себя максимально гадко. Он никогда не причиняет боль тем, кого любит. Это — правило, на котором теплятся остатки изломанной психики. И вместе с тем, даже осознав природу больной привязанности, он делает вещь, которая гаже всего, что произошло в убежище семьи.
Он покупает Пита у лучшего друга. Кто он, если не последний мудак, если подумать?

— Я не уйду. Не в этот раз. Стреляй.

[indent] Отчасти умом я понимаю, что несправедлива с Райаном. То, как я скрывала от него информацию о его ребенке, видя, что это мучает его, терзает, заботит (что странно, ведь Хадсон всегда был самодовольным ублюдком, обожавшим только себя самого), и все равно молчала. Использовала его, когда мне это было нужно, но даже не пыталась поставить себя на его место. Сказала только тогда, когда этого потребовала ситуация, чтобы провести ритуал по спасению моих друзей. На его же чувства мне было плевать. Чем, в таком случае, я отличаюсь от него? Чем я лучше? Я привыкла отталкивать близких, считая, что они всегда должны мне, словно это в порядке вещей, но где-то в глубине подсознания понимаю, что я забираю больше, чем отдаю им. Иногда мне кажется, что я плохой человек. Я настырная, любознательная и достигаю своих целей любой ценой. Я – искательница правды, и всегда докопаюсь до сути, но не всегда цель оправдывает средства, а мне незнакомы компромиссы.
[indent] Если признаться самой себе, то я знаю правду. Я злюсь на Райана за то, что он не смог бороться за мою мать, за меня, даже если и не знал о моем существовании. Виню его за бесхребетность, но прекрасно понимаю, что восемнадцатилетний юноши вряд ли смог бы противостоять своему влиятельному отцу. Тогда к чему эти пустые обвинения? Хадсон не зло во плоти, но я не могу избавиться от ощущения, что мне проще свалить вину на одного человека, ведь так мне будет гораздо проще справиться с многогранностью этого мира, в котором нет только черно-белых красок. Никто не идеален, мне ли не знать. Я считала Люси злобным призраком, а она оказалась одинокой девочкой, которой пришлось противостоять всему городу. И в итоге не выиграть этот бой.
[indent] - Ну, конечно, ты должен знать, - перекривливаю я  своего временного спасителя, и понимаю, что меня бесит тот факт, что привлечь пришлось именно Хадсона. Приток раздражения подступает к горлу, когда отец пытается меня остановить и поговорить. Передергиваю плечами от мысли о том, что назвала Райана своим папой. Стоит ли привыкать? Подавляю в себе желание развернуться и высказать все, что я думаю о человеке, являющимся мне биологическим родителем, и не понимаю, с чего вдруг меня одолевает такая реакция. В прошлый раз, когда я позвала Райана на ритуал, я подвергала его опасности. Он мог пострадать, и в глубине души, как бы я не злилась на него и не отталкивала, мне не хотелось снова заставлять его рисковать собой ради меня. В этом ли причина того, что я хотела бы вычеркнуть Хадсонов из своей жизни? Или все-таки отпечаток всего рода остался и на моем биологическом предке, а я, как могла, хотела откреститься от всей той подлости и коварства, что они извергли своими действиями. Райан меньше походит на Эверета сейчас, чем в момент нашей первой встречи. Он сильно изменился, не могу этого не признавать. Но я все-таки не готова так скоро впустить его в свою жизнь и свое сердце. Мне нужно время, а этот человек времени мне не дает.
[indent] Остановившись, разворачиваюсь к собеседнику и внимательно изучаю его лицо, хотя мыслями я далеко не здесь. Размышляю о том, куда успею к полуночи и как лучше поступить. Попросить Райана отвезти меня к моей машине или все-таки не делать огромный крюк, а забрать из дома необходимые вещи для ритуала и направиться сразу к побережью, чтобы точно не просрать оставшееся мне время. Выдыхаю, понимая, что не смогу избавиться от компании отца на ближайшее время и стоит еще раз попросить его о помощи. Не знаю, что меня выводит из себя больше – собственная несамостоятельность или его компания. Вероятнее всего, все-таки первое. Я не зря избегаю Хадсона, так как не хочу лишний раз давать ему повод надеяться на восстановление отношений. Не уверена, что готова к этому сейчас и давать пустых надежд ему тоже не горю желанием. Кажется, я опасаюсь разочаровать его, как он отчасти успел разочаровать меня. Нахожу в себе многие черты, присущие именно ему, и боюсь однажды стать похожей на своего деда, который ни во что не ставит жизни других.
[indent] - Мне нужно на северный пляж, - проговариваю я, - Только сначала мне нужно взять из дома кое-какие вещи, - уточнять я не собираюсь. Чем меньше Райан знает о моих делах, тем меньше шансов у него помешать мне. Или отчитать. Не хочу, чтобы он отчитывал меня, как делал Карсон в свое время, мне хватает одного отца-педанта, который и без того знает обо мне больше, чем мне хотелось бы. – Это не свидание, - фыркаю и раздражаюсь, что мысли у Райана только об одном. Я не глупый подросток, считающий, что нет ничего лучше тайного свидания в малолюдном месте. Я взрослая женщина, такой, по крайней мере, себя считаю, я имею право на личную жизнь, которую не стоит скрывать. А пощекотать нервы или заняться вещами поинтереснее можно совершенно в других местах. – Жаль, эта отмазка часто работала, - проговариваю тише, смеясь про себя. Сменяю гнев на милость. Компания второго отца в такое время не самая худшая, хоть блондин вряд ли презентует на звание отца года. Но, стоит признать, что в его присутствии мне будет спокойнее, чем в одиночку. Подстраховка не помешает. Вряд ли это тот случай, когда можно положиться на старшего, но все-таки логично, что одной мне так будет менее комфортно. Все может пойти не так, и Хадсон сможет либо прийти на помощь, либо позвать тех, кто в состоянии мне ее оказать.
[indent] - Нет, дело не в парне, хотя меня умиляет твоя забота о моей личной жизни, - слегка подкалываю я своего родителя, ухмыляясь легкой ехидной улыбкой. Почти беззлобной. Почти. – Мне нужно… - запинаюсь, подбирая слова. Что я должна ему ответить? Прости, Райан, я снова вызываю злобного духа, запертого в хранилище исторического клуба, чтобы он не навредил моим друзьям? А занимаюсь я этим в одиночку, потому что сама своими действиями позволила ему сбежать. Вдобавок еще дюжине других. Из горла вырывается хриплый звук, когда я не нахожу слов для объяснения. Выдыхаю и… внезапно ощущаю себя такой беспомощной… Ненавижу это чувство! Ненавижу чувствовать себя бессильной раскрыть загадку и защитить тех, кто мне дорог. – Мне просто нужно туда, ладно? Если не хочешь, можешь мне не помогать, - отгораживаюсь обычной своей привычкой выстраивать стену, словно обидчивый подросток. Не знаю, откуда это во мне, но мне проще сделать все самой, чем попытаться что-то кому-то объяснить. – Я сама найду дорогу, - только бы добраться до своей машины, брошенной черт знает где. Останавливаясь на перекрестке, я делаю вид, что не замечаю подошедшего отца, прилипшего ко мне, словно репях. Неужели эта черта тоже наша общая? – Ладно, я расскажу по дороге, - сдаюсь после очередных слов в мою сторону. Сколько бы я не строила из себя сильную и независимую, я понимаю две вещи: успеть я могу только с чьей-то помощью и то, что я не зря позвонила именно Райану, а не кому-то из друзей или отчиму. Нет, это не значит, что им я дорожу меньше других, хотя, черт дери, я в жизни не признаюсь в этом, просто сомневаюсь, что у Хадсона есть реальное право указывать мне, что делать (хотя даже Карсону уже это не под силу) и он, вероятно, не сможет отговорить меня не делать то, что я задумала.
[indent] - Помнишь, исторический клуб на Каштановой улице? – захожу я издалека, устремляя взгляд в ночное влажное после прошедшего дождя шоссе. – Там есть… был склад со всякими вещами, которые не следует открывать. – Упоминать о том, что я вытащила шаль для воскрешения, я все-таки не стану. – Так вот после недавних событий эти ячейки открылись и выпустили наружу то, что лучше было бы держать закрытым. И теперь нацелились на Джордж и на остальных, - потому что в данную минуту они находятся рядом с ней и охраняют нашу подругу. – Есть ритуал, который позволит мне отогнать духа от нее. – Затыкаюсь, думая, следует ли говорить следующую фразу, и все же решаюсь, - И привязать его ко мне, - я сжимаю в руке глиняного голема, который вытащила из заранее приготовленной сумки. Мы только что забрали ее из моего дома, вот только мне пришлось влезть через окно, чтобы Карсон не заметил моего появления. – Знаю, это не совсем то, что ты хотел услышать, - и лучше бы, конечно, мне пришлось бежать к кому-то на тайное свидание, вот только это не в моем стиле. Я сделаю все, лишь предотвратить (или, скорее, отвадить) беду, вновь свалившуюся на голову моим друзьям. И снова из-за меня. Может быть, мне вообще не стоит никого подпускать к себе. Они всегда страдают, просто потому что всегда поддерживают мои безумные идеи. Избавление от Аглейки стало желанной, но короткой победой. И теперь я должна все исправить. Никогда не была подвластна суицидальным мыслям, но в последнее время я все чаще вспоминаю свою мать, которая осталась совершенно одна, и все больше верю в то, что проклятье, которое преследует меня, не имеет магической силы. Оно больше похоже на необходимость постоянного одиночества, ведь только так я больше не смогу никого подвергнуть опасности.
[indent] Зачем я рассказала Райану о своих планах? Я ведь всегда стараюсь держать его и отца в неведении всех сверхъестественных событий. Кажется, это проблема детей и их родителей. Первые стараются все скрыть, чтобы не волновать старших. Теперь же я словно делюсь сокровенным с тем, кого не готова принимать в семью, словно сама даю шанс на строительство наших отношений раньше времени. Хотя, стоит признать, мужчина здорово мне помог, и не знаю, вдруг я никогда не была бы готова пойти ему навстречу, если б нам не пришлось сталкиваться в противостоянии очередным проблемам?
[indent] - Не хочешь мне что-нибудь сказать? – теряю я терпение, не зная, что вообще хочу сейчас услышать от человека, с которым совсем недавно обнаружила кровную связь. Многие скажут, что близкое родство может ничего не значить для тех, кто не готов стать семьей, кто не стремится к этому и даже отрекается. Но после известия о том, что на самом деле я никакая не Дрю, я словно потеряла часть себя, словно почва ушла из-под моих ног, затаскивая меня в болото растерянности. И, может быть, без Райана я так и не смогу выяснить, кто я на самом деле? Не хочу иметь ничего общего с семьей, причастной к убийству двенадцати членов экипажа морского судна, но младший Хадсон все же не так безнадежен, как я ожидала. Стоит отдать ему должное.