[indent] Портовый городишка прохладным морским ветерком ударил ему в лицо, напоминая о том, что МакДугал наконец-то прибыл на свою родину, в Шотландию. Местные портовые работники суетились, трудно было понять магглы тут или волшебники, настолько все толпились и куда-то спешили, видимо на паром. Оставив за плечами Лондон, полный смога от дымоходов; местные начинают довольно рано топить камины, будто бы по инерции, а не из-за приближающихся холодов. Деревья ещё не полностью превратили свои листья в золотистые, зелени оставалось всё же больше. Но погода будто бы шептала, что ничего хорошего не происходило. Тем не менее, он смог наконец-то вздохнуть полной грудью, пережив все те испытания, которые свалились на его голову. И скоро, вероятно, его голова пострадает от рук старшего брата, который и вызвал его домой, с помощью письма. В нём значилось, что законная жена Арта умерла. Вероятно, если бы Ниалл не смог оправиться и выйти на связь с семьей, до этого события, то не узнал бы о произошедшем. Всё сложилось чересчур близко друг к другу. Он, отправившись в Венгрию, для заключения выгодных поставок драконьих ресурсов, угадил в капкан, который сомкнулся вокруг его шеи. Вспоминает об этом недавнем прошлом колдун с неким будоражащим чувством, которое пробирает до кончиков пят. Алл с юности любил соревнования, ещё больше любил выгоду для себя. И когда её пытаются отобрать, мужчина это так просто не оставит.

[indent] Склоны западной части Карпатких гор оставили ему на память массу впечатлений: дерзость и борзость местных контрабандистов, которые решили сорвать его сделку, присвоив себе товар; рана, что превратилась в шрам и, которую он получил на левую сторону груди, и как бы не было парадоксальным, в виде когтей дракона, которые увы оставил не крылатый ящер, а обычный человек. Что же, было бы глупо говорить, что находить общий язык с драконами Ниалл мог намного лучше, чем с людьми и так с самого детства. Многие говорили, что благодаря его тонкому умению чувствовать ситуацию, именно младший из сыновей МакДугала должен заключать сделки и Алл это делал. Делал потому, что хотел не отставать от старших братьев. Делал потому, что злился, зная, что ему в любом случае не суждено будет возглавить клан. Он не ненавидел брата за суровую реальность, что именно Арту суждено заменить отца, он ненавидел чувство быть ненужным в этой семье. И потому, возможно, часто делал опрометчивые поступки, особенно по молодости, руководствуясь горячей головой. Впрочем, даже сейчас порой руководствуясь эмоциями, пусть и не так часто. Возможно, именно потому, он не бросил то дело. Возможно потому  и получил злосчастный шрам, который теперь скрывает от чёрной плотной рубашкой, и кожаным жилетом.

[indent] Вместе с тем, Ниалл привез с собой не только шрамы, но и утешение. В той поездке, ему удалось познакомиться с девушкой по имени Эмеральд, которая занимаясь похожим с ним делом, очень удачно пересеклась с мужчиной и буквально выходила, после того пекла. Была ли это любовь? Да кто его разберет, первым о чём подумал Ниалл, это о благодарности и о семье англо-венгерских заводчиков, брак с дочерью которых очень положительно сказался бы на его семье. Кроме того, она чистокровная, что оказалось приятным дополнением ко всему этому ансамблю из ситуаций. Вернулись в Лондон они уже вместе с Эммой, но девушка отправилась к своим британским родственникам. Ниалл счел это более уместным, чем представлять будущую жену во время траурной церемонии прощания с женой брата. Она не сопротивлялась этому утверждению.

[indent] Перебравшись на остров с помощью специального скрытого порт-ключа в порту, МакДугал оказался за окраиной Портри, практически рядом с их родовым имением в чертогах заповедника. Свой порт-ключ он оставил там, в Венгрии, вместе со многими вещами, которые потерял. Наверняка с учетом переезда, он прибыл к концу мероприятия, в какой-то степени даже радуясь. Похороны никогда его не радовали. Про себя и в тоже время вслух, мужчина проговорил:
[indent] - Не жалей мёртвых, жалей живых. – Ту часть, про «тех, кто лишен любви», он решил пропустить. Перед глазами воцарились ворота дома, с родовой буквой «М», будто бы напоминая как долго его не было дома. Фраза ещё раз отразилась в его голове. Когда-то он слышал эту цитату от одного мудровго человека, но уже не вспомнит от кого именно. Правда ведь, живым намного сложнее, чем мёртвым, которым уже нет дела до нас, они своё отбыли.
[indent] Но не лишены ли в этом доме любви?

[indent] Семейное кладбище встретило его мрачной атмосферой и людьми, которые оставляли цветы у могилы усопшей. Артис с остальными уже стояли в стороне, провожая «гостей». Говорят, ведь, что на похороны не приглашают, кому это важно – сами придут. По правде говоря, он даже не знал с чего начать. Впрочем, говорить ничего и не пришлось. Молчаливые объятия оказались тем самым приветствием, которое удовлетворило их обоих.
[indent] - Соболезную, брат. – Кивнул мужчина, задумываясь о том, что не подумал взять с собой цветы. Этот жест она бы не оценила, оценили бы они. Ниалл посмотрел в сторону Никкаль, которая будто бы держалась в стороне, хотя видела, что он вернулся. Мужчина подумал о том, что за этот практически год, она стала будто бы старше. Черты лица выразительнее, взгляд обращенный к нему строже. В принципе, заслужено.
[indent] - Как ты держишься, искорка? Как сестра? – Совершенно проходные вопросы, но они должны звучать. Что-то подсказывает, вряд ли она сможет с ним говорить откровенно при всех. Как минимум потому, что должна ещё высказаться по поводу его исчезновения, - ей наверняка это нужно.

Она всегда думала, что без Грегори будет слишком много пустоты в ее жизни. И дело было совершенно не в том, что она, как среднестатичная читательница колонки «житейских историй» Ведьмополитена, не представляла себя без крепкого мужского плеча. Скорее, наоборот. Она была во главе этого самого Ведьмополитена, она была во главе всех решений последние почти_сорок лет. Без ее крепкого плеча все давно бы рассыпалось в прах.
Аурелия позволила себе затяжной год траура, чтобы собрать свои мысли воедино, чтобы побыть наедине с собой впервые за долгие, тянущиеся бесконечной вереницей одинаковые дни. Удаленность от светского общества позволила ей расставить все по полочкам и переосмыслить все заново, наметить новые цели.

Она заходила в теплицу, аккуратно прикасалась к тонким белым лепесткам бессмертника, потом наклонялась над пахучим кустиком лаванды и, возможно, прихватывала парочку ароматных веточек для кабинета, где крохотные фиолетовые цветки настраивали на нужный лад и защищали от мигрени. Потом возвращалась со своей добычей из теплицы, подушечками пальцев касалась плотного пергамента одного из писем на столе. Но не собирается их открывать сразу. Только личные. Дела подождут.

Музыка, доносившаяся из зала, резко вырывает из собственных мыслей миссис Гойл, которая почти ощутимо вздрагивает от внезапного возвращения в реальность и окружающее ее пространство.
Это был один из редких в последнее время приемов, которые проводила Аурелия в своем некогда уединенном поместье. Возвращение в чистокровный свет происходило постепенно, потому приемы не блистали прежним размахом, но свой шарм оттого не теряли. Пусть список гостей не был бесконечно длинным, каким бы он был, если бы миссис Гойл решила снова провести что-то в основном поместье, в котором сейчас жил старший сын с семьей. Но она как-то срослась с этим местом, покидать свою ставшую такой маленькой зону комфорта пока что была совершенно не готова.
Ведьма вскидывает голову в привычном жесте, ее взгляд смотрит на всех оценивающе, а осанка прямая, как натянутая струна. Улыбается очаровывающе, но делает это одними уголками губ, стоит только столкнуться с кем-нибудь, заинтересованным в беседе с ней. Конечно же, всем нужно было внимание хозяйки вечера, и она была рада его подарить каждому.
В очередной беседе о насущном, что тревожило сейчас многих, Аурелия привычно не выказывает никому поддержки в разговоре, но мягко подталкивая уступчивые умы к нужным выводам. Так, как это работало всегда. Так, как это должно было работать. Чем чаще ты показываешь свое лицо напрямую, тем опаснее становится окружение. Гораздо лучше получается, когда ты аккуратно дергаешь за нити нужных людей из тени. Пожалуй, по этим беседам она скучала больше всего. Но и так же быстро они утомляли, когда до того уже привыкаешь к тому, что везде найдется тихий уголок.
Аурелия опускает взгляд на тонкий бокал в собственной руке — вино тускло поблескивает от множества огоньков свечей. Она почувствовала, что ей нужно уединенное место до того времени, как нужно будет позвать всех к десерту.
Она просит прощения у собеседников, плавно отправляясь прочь из шумного зала. На протяжении нескольких поворотов она все еще слышит смех, раздающийся от какой-нибудь парочки, решившей уединиться с приватным разговором. Ведьма прячет улыбку в тени, почему-то мысли в голову лезли исключительно ностальгические. В молодости она так же звонко любила хохотать, когда практиковалась в своем искусстве флирта с очередным миловидным отпрыском чистокровного семейства.
Наконец, завернув в уже не настолько людное крыло, миссис Гойл удовлетворенно останавливается у окна, поставив бокал, который зачем-то забрала с собой из зала, перед собой.
До нее периодически долетали звуки, которые по какой-то причине становились громкими. И среди будто бы слаженного шума приема, который звучал единой мелодией, прорезается что-то чужеродное, раздающееся совершенно с другой стороны.
Аурелия прислушивается, ожидая услышать случайный шум, но этот шум складывается в... плач?
Ковры, которые призваны сохранять тепло, хорошо заглушают шаги и даже часть звуков. Когда миссис Гойл неспешно исследует источник долетающего плача, продвигаясь в глубину крыла, она, наконец, понимает, откуда же она его услышала.
— Мисс Мальсибер? — Аурелия не совсем справляется с эмоциями, совершенно не ожидая увидеть в чулане рыжеволосую красавицу в неприглядном виде. — Что случилось?
Она должна была спросить, что Аделин делает в таком, откровенно не самом лучшем для нее месте, но вместо этого поинтересовалась совершенно другим.

Человек с жестоким лицом часто приходит к нему во сне. В красном свете проклятой неоновой лампы снова и снова он говорит ему ласковые вещи, никак не вяжущиеся с острой болью. Он требует невозможного, заставляет перешагивать через себя ради призрачной надежды на прощение и похвалу.

- Что нужно сказать, Ханно?

- Простите меня, сэр.

Воспитание Ханно безукоризненно.

Он не спорил с ним никогда. Послушно терпел все пытки и молча зализывал раны, незаживающие долгое время: только теперь Ханно понял, что регенерация не помогала ему неслучайно. У Анхельма Ланге вообще не существовало поправки на какое-то там «случайно». Ханно был дурачком. Он не чертыхался и не скулил, когда старый мудак оставил его на дыбе на целый день. Без еды и воды, наслаждаясь чужими страданиями. Мистер Ланге периодически заходил проверить его, но нечасто: он любил смаковать удовольствие порционно. Чтобы не приедалось.

Даже сейчас при воспоминании об этом в груди Ханно закипает бессильная злость.

Вереница снов проносится в его голове уже после рассвета. Дни накануне полнолуния - самые сложные для него. Тревожные, гнетущие предстоящей болью и бесконтрольностью ситуации. И больше некому приковать маленького глупого волчонка к стене в подвале крепкими цепями.

Больше никто не наслаждается его болью.

Он просыпается внезапно, с чувством накатывающей волнами паники, рискуя утонуть в ней бесповоротно. Он взял себе три отгула, чтобы спокойно пережить обращение, но оставшись наедине со своими мыслями, лишь сильнее провалился в тёмную бездну переживаний.

Настенные часы показывают без четверти восемь. Он выталкивает себя из постели, и болезненный озноб подсказывает, что отгулы были решением абсолютно верным. Он морщится, отдирая от спины прилипшие простыни.

Его раны всё ещё не заживают.

Чистит зубы как-то механически безразлично, плещет в лицо холодной водой и падает на хлипкую табуретку - созерцать собственное отражение в чашке с кофе. Стук в дверь вырывает его из утреннего оцепенения, заставляя вздрогнуть, разлив при этом обжигающе-горячий кофе.

У Ханно не бывает гостей. Он не ждет никого и никогда, к нему никто не приходит. Разве что местный почтальон - мистер Барлоу, в очередной раз по ошибке пытается вручить ему посылку, на которой красноречиво красуется номер соседней квартиры. Мистер Барлоу путает и письма, и счета, и прочую корреспонденцию, закидывая в почтовый ящик Ханно по две-три газеты, оставляя тем самым других жильцов без ценной информации об утренних новостях Вулиджа. Ханно всегда исправлял эту несправедливость, перекладывая лишние газеты в пустые ящики. Такой акт хаотичной доброты стал чем-то привычным. Ханно бы скорее удивился, если бы мистер Барлоу хоть раз сделал всё правильно.

Поэтому он неспешно вытирает кофейную лужицу и со вздохом идет открывать, стараясь напустить на себя самый безмятежный вид. Мистер Барлоу - человек рассеянный, притом явно хронически. Злиться на него не имеет никакого смысла. Ханно даже не спрашивает, кто там, прекрасная зная, кого встретит за дверью.

Но утро подкидывает ему сюрприз.

- Джек Кросби, «Ежедневный пророк». Со мной офицер Андреас Костас, отдел магического правопорядка. Мы хотели бы задать вам пару вопросов.

Ханно впускает их без уточнений. Ситуация, выходящая за рамки привычного, вгоняет его в беспросветный ступор, и всё, что он может им предложить - это кофе. Они ютятся на его крошечной кухне, и Ханно остается только стоять, облокотившись о кухонный гарнитур.

В его квартире идеальный порядок. У него, по правде говоря, почти нет вещей и минимум мебели - сложно устроить бардак. В таких условиях ему абсолютно комфортно, есть ощущение, что всегда можно сбежать. Не засиживаться на одном месте. У него даже чашек всего четыре, просто потому, что продавались они в наборе. Его квартира выглядит абсолютно безликой, если не обращать внимания на стены, за которые Ханно тут же становится стыдно.

Первое: они исполосованы следами когтей. Арендодателю это не придется по вкусу, но до своего переезда Ханно не собирался их исправлять, оставив в качестве ежедневного напоминания о том, кто он есть. Зверь, ярость которого может причинить боль другим.

Поэтому у Ханно не бывает гостей. Поэтому на кухне всего четыре чёртовых чашки и две табуретки - ему больше не нужно. Ему одному вообще ничего не нужно.

Второе - колдографии. Раскрытая нараспашку душа, не предназначенная для созерцания чужими глазами. Там самые счастливые моменты из его жизни. Мистер и миссис Грейвз, такие уютные в своем доме. Она жарит скрэмбл на завтрак, он - читает утреннюю газету и явно на что-то жалуется. Эти дельцы опять дают объявления, обещая высокий заработок, но честному человеку в их рядах делать нечего. Смотря на беззвучно открывающийся рот отца, Ханно всё ещё слышит его сварливую речь.

На другой карточке Элис - его чудесная младшая сестра, показывающая языком жестов «ты меня бесишь». В ответ он обычно встряхивал ее за ногу вниз головой, но в тот раз успел лишь запечатлеть часть монолога. Её голоса Ханно никогда не услышит.

Оставшиеся восемь колдографий - отголоски счастливого прошлого с мистером Ланге. Сделанные в те дни, когда у него было хорошее настроение, достаточное для того, чтобы они жили нормальной жизнью. Анхельм с картинки обнимает Ханно очень собственнически, только теперь ему хватило ума понять это. Так держат вещь, трофей, так престарелые министерские деды обнимают своих молоденьких секретарш. Анхельм пьёт свой виски, подпевая песне с пластинки. Ханно помнит тот вечер: и пластинку, и песню, и мерное потрескивание камина, под которое засыпал. Он помнит каждый из тех чудесных, замечательных дней, которые можно по пальцам пересчитать.

Даже оборвав с мистером Ланге все связи, он оставил фотокарточки: все, что были. Чтобы не забывать, что иногда самый страшный зверь - человек. Даже если он очень красив.

Гости занимают услужливо предложенные табуретки, а Ханно мимоходом думает, что ему так-то достаточно только одной, но крепление светильника на потолке очень старое и его, конечно, не выдержит. «Старый жилищный фонд - лучшая профилактика суицида» - хоть сейчас в утреннюю газету.

Он бы подкинул эту идею мистеру Кросби, но тот задаёт абсолютно не те вопросы. Он знает, откуда-то знает о Ханно, о его тайнах и самой главной проблеме, и горечь остается у Ханно на языке, смешиваясь со сладостью кофе. Сочетание получается тошнотворным, и его едва не выворачивает от него, от этого журналиста, от желания выгнать незваных гостей. Анхельм напоследок решил оставить ему шрам пострашнее следов от кнута.

Кросби не вызывает ничего, кроме отторжения, с ним Ханно всё, в общем-то, ясно. Со вторым - не ясно вообще ничего.

Офицер Костас красив. С таким лицом нужно не в отдел правопорядка идти, а быть каким-нибудь политиком или духовным лидером. По спине Ханно бежит неприятный холодок. От людей с красивыми лицами он привык не ждать ничего хорошего.

Он утыкается взглядом в стену напротив и натягивает рукава свитера как можно ниже, стараясь спрятать искусанные запястья. Отсечки его страданий, доказательство самому себе, что он всё ещё может контролировать хоть что-то в собственной жизни.

- Нам известно, что мистер Ланге намеренно причинял вам боль. Это было обоюдное желание или же, скорее, насилие?
- Что?.. Ничего он не причинял мне…

Жалкая попытка оправдаться. Жалкий, маленький, глупый Ханно. Он ещё не понимает, что Кросби для себя уже всё решил, и каждое слово лишь добавляет очередную щепотку перца в и без того пикантную историю Ханно Грейвза. Доблестного сотрудника министерства, пострадавшего при исполнении своих рабочих обязанностей. Вытерпевшего все издевательства, прошедшего через ад. В блокноте журналиста тут же расцветает обличающее: «как мы видим, в отрицании насилия явственно просматривается стокгольмский синдром».

Ханно переводит взгляд на того, другого, и на мгновение даже забывает дышать.

Он может поклясться: у монстра из его кошмаров теперь будет красивое лицо офицера Андреаса Костаса.